Леонид Влодавец - Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства

Серега даже улыбнулся. Когда так балаболишь про самоубийство, никогда не убьешься. По крайней мере, на данный момент.

«Что ж ей не жилось-то, дуре?! — со злостью подумал он про Люську. — К Ольге приревновала? Или к тому, что у меня дочка есть?! Неужели уж у нее такое сердце нежное? Это после всех похождений? После винного магазина?! Смешно, ей-Богу!»

Убрать его, убрать подальше, чтоб под рукой не валялся… И вообще сдать его надо. Пушка — это не шутка. Когда ружье висит на сцене в первом акте, то в третьем оно должно выстрелить…

Знакомое фырчание владиковского «Москвича» вывело его из размышлений. Серега запихнул пистолет поглубже под подушку. Вылез во двор, встретит.

— Ты чего вчера не пришел? — спросил Владик вместо «здрасьте». — А то у меня даже номера твоего счета нет. Куда деньги слать, неизвестно. Чистыми, конечно, меньше выйдет, чем полсотни — подоходный, бездетность, но неплохо. А мы весь аукцион фактически за твой счет окупили. Мацуяма весь план сделал. Побольше бы таких япошек было…

— Да! — с преувеличенной бодростью сказал Серега. — Слушай, а ты еще столько огрести не хочешь? Пошли в сарай!

— Ты печешь их, что ли? — восхитился Владик.

— Нет. Малюю.

— Та-ак… — алчно протянул Владик, увидев новое творение. — Это, надо полагать, называется «Откровение»... Ну, тут ты даешь! Это еще хлеще… Тот же колер справа, тот же — слева. Та же полоса черноты, но разорвана и искривлена не то тяготением, не то Божьим промыслом… Бьющий в глаза свет — в «Истине» только его отблеск был, а тут — просто вспышка в лицо. Тень креста и тень женщины. Бешено здорово. Что же ты ее к позавчерашнему не успел? Мы бы за такой диптих миллион содрали!

— Пусть Мацуяма еще приезжает, — посоветовал Владику Серега. — Вот и сдерешь.

— Когда ты кончил?

— Вчера ночью.

— А начал?

— Считай, позавчера…

— Обалдеть можно… У тебя все на потоке, что ли?

— Нет. Вот сейчас ничего в голове нет. Берешь?

— Ну да, цену ты теперь себе знаешь… — почесал в бороде Владик. — Хитренький. Ведь меньше чем за двадцать кусов не отдашь?

— Бери как раньше. Тыща — и все.

— Опять? Ломака ты, Сергей Николаевич. Хотя и великий художник.

— Бог с тобой. Сколько сам дашь.

— Пятнадцать. Приплюсую к тем, что за аукцион положены. Так что ты можешь из своего дурацкого клуба уходить и жить на проценты.

— Годится.

— Может, тебе чек выписать? — спросил Владик. — Или так поверишь?

— Поверю.

«Катился бы ты поскорее… — подумал Серега. — Забирай ты его да топай…»

— На, — сказал Серега вслух, — волоки его отсюда…

Полотно опять завязали в старые газеты, как и в прошлый раз. Владик уехал, а Серега запер калитку и опять завалился на кровать. «Кто бы ни пришел, открывать не буду. Даже участковому». Спать он не спал, есть не ел, только глядел в потолок и думал лишь об одном. Надо было найти опору на продолжение жизни. И что он так быстро закончил это самое «Откровение»? Теперь голова совершенно пуста, а рука все лезет к ТТ… Нет, ни к чему хорошему это валяние привести не могло. В клуб сходить, что ли?

Побрился, переоделся и пошел. Был уже вечер, обычный, будничный.

— Добрый вечер, Сергей Николаевич! — поприветствовали его «береты» у входных дверей. Обычно только кивали, дескать, проходи, рабсила, а теперь по отчеству, как заведующего. Иван Федорович попался в фойе навстречу. Слова не сказал про опоздание — только понимающе улыбнулся.

— Решили отдохнуть после трудов праведных? — спросил он совсем без иронии. — Правильно, правильно! КВН прошел блестяще, четвертый цех выиграл, слышали? Оформление всем понравилось. Степанковская, когда узнала, что это ваша работа, даже удивилась: «Да он подвижник! При своей творческой работе находит время…

И так остроумно, со вкусом… Из областной организации СХ вами интересовались. Жаль будет прощаться… — Потом он отвел Серегу в угол зала и понизил голос: — Тут милиция спрашивала о вас, что-нибудь серьезное?

— Они боялись, что со мной что-то случилось. Женщина, с которой я был близок, повесилась…

— Какой ужас! — ахнул Иван Федорович. — Это, как ее… Люся, да?

— Да.

— Печально… Хотя, конечно, я не был о ней особенно высокого мнения. Положа руку на сердце, вы тоже должны признать… Царствие ей небесное, не травмируйте себя. Вы тут совершенно ни при чем. Она была в стельку пьяна, кроме того, как установлено, валялась с мужиками… Извините, но это жизнь…

— Может быть, ее изнасиловали?

— Да что вы! Тут случай, похожий на анекдот. Слышали? Слушается дело о групповом изнасиловании гражданки Эн. Судья говорит: «Группа изнасилованных, встаньте!» Хе-хе! После эйфории — депрессия, вполне возможно самоубийство.

— А если ее убили?

— Неужели она вам так дорога? Странные у вас вкусы все-таки… Впрочем, если вам неприятно, то говорить на эту тему больше не будем.

От «Вернисаж-аукциона» на втором этаже осталось несколько картин, которые клуб приобрел по дешевке. Здесь сидело на банкете несколько «беретов», дежурных по «комнатам сказок». Серега вошел в свою комнату. Все было чисто, можно сказать, готово к приему посетителей. Из коридора сквозь неплотно запертую дверь донесся негромкий разговор «беретов».

— Чего приперся? Целый день не было, а вечером явился…

— Чего-чего… Бабу снимет и к себе — рисованию учить! Гы-гы!

— Тише ты, козел! Он тут в цене.

— А чего, не правда, что ли? У него же эта курва с винного отдела была, а до того Галька со столовой, которую посадили. Вот он в клуб и не ходил. А теперь и эта спьяну удавилась.

— Не вякай, еще раз сказал! Слышит он все.

— А и хрен с ним. Чего он сделает? Я троих таких, как он, об колено поломаю.

— Дурак ты! Об колено… Иван у него — первый друг. Этот с Москвы, Смирнов — тоже. В субботу на аукционе он с этими штатовцами ходил… Ты его ругаешь, а он слушает. А потом скажет Ивану пару слов — и дадут тебе пилюлин.

— Кто даст-то?

— Мы же и дадим, если прикажут. Понял, салабон?

— Понял.

— Тогда заткнись.

«Береты» перешли на шепот, но слух у Сереги обострился, и он услышал то, чего слышать был не должен.

— Валька Горбунов рассказывал: они вчера у Хмыря хань жрали. Сунулись к нам, а чирика нет, да и пьяные в сиську. Вчера отделение Базара сторожило. Они ребята конкретные, могли и в чухало дать… Короче, Валька с ребятами пошли опять к Хмырю, а там отец вернулся, мать вопит — кайфа нет. Выходят с пузырем на улицу и видят, Люська шлепает, с винного. У нее всегда есть. Ну, они, конечно: «Милая, родная! Мать ты наша растакая-то!» А она: «Мальчики, пошли, у меня все есть!» Ну, там они выжрали еще, а потом она разделась и пошло… Никто и не думал, что она с похмелья удавится. Все на этого художника орала: «С-сука! С-сука он распоследняя! Козел драный, и притом вонючий! Я-то ему верила, а он, падла, и не любит вовсе… Американку любит, у ней дитя от него и муж богатый!» И еще хреновину какую-то… Короче, оттрахали ее все по разу и ушли. А потом бабы говорили — удавилась. Мент участковый, следствие… Поехало. Валька боится, чтоб их не помели. А то скажут: изнасиловали и убили.