Борис Акунин - Сулажин

— Алло, вы здесь? — в конце концов забеспокоилась я. Вдруг связь прервалась, и я разглагольствую в пустоту?

— Это всё? — спросил Лев Львович. — Ты… ты всё мне рассказала?

— Да. Теперь я просто жду его звонка.

— Господи, кажется, я совершил ошибку! — воскликнул Лев Львович. — Думал, что направляю тебя к психотерапевту, который поможет избавиться от навязчивых мыслей! Он учит тебя совсем не тому! Не ходи к нему больше, слышишь? Это бесовщина! — Никогда еще не бывало, чтобы он так волновался. Даже голос у него прерывался. — Нужно не укладываться в гроб раньше положенного срока, нужно сполна использовать оставшееся время! Эти три месяца должны стать самым осмысленным, самым драгоценным периодом в твоей жизни! Ты должна прожить их так, как жил настоящий самурай. Каждое утро, просыпаясь, он должен был говорить себе: «Сегодня я умру», и эта мысль побуждала его относиться к каждому мгновению как к драгоценности, не размениваться на пустяки!

От такого натиска, совсем не свойственного Льву Львовичу, я даже растерялась.

— Но я не самурай. Я женщина.

— Антонина, на свете нет ни женщин, ни мужчин! Есть люди-рабы и люди-самураи. Каждый сам выбирает, к какому сословию принадлежит. Раб копошится во мраке, уткнувшись носом в землю — всё выискивает съедобные корешки. Самурай смотрит в небо и смакует каждую секунду своего существования, зная, что она может оказаться последней. Слух и зрение самурая напряжены до предела. Человеческое существо рождается, не умея смотреть и слышать. И далеко не все потом обучаются двум этим искусствам. Большинство людей смотрят — и не видят, слушают — и не слышат. Я хотел, чтобы ты хотя бы на исходе жизни обрела настоящее зрение и настоящий слух. Мне говорили, что Громов учит именно этому. А он, оказывается, смертепоклонник! Он клевещет на жизнь, оскорбляет ее! Вторая ваша встреча будет последней, сказал он? Я боюсь, как бы он не подтолкнул тебя к самоубийству! Есть маньяки, кто упивается своей властью над жизнью и смертью других людей.

— Олег Вячеславович не похож на маньяка. И я не могу вообразить, чтобы он чем-то упивался, — возразила я, кажется, впервые за всю историю наших отношений в чем-то не согласившись со Львом Львовичем.

И тут он меня поразил.

— Ну вот что, Антонина, — сказал Лев Львович после паузы. — Думаю, нам нужно встретиться. Как-то нечестно получается. Ему ты смотришь в глаза, мне — нет. Давай утром. В десять, около памятника Гоголя — который спрятан в маленьком скверике, сидящего. Там не бывает людно.

Он даже не спросил, смогу я или нет. И, в общем, понятно, почему не спросил. Какие у меня сейчас дела? Только готовиться на тот свет.

Я жутко заволновалась. Одно дело — разговаривать по душам с голосом из трубки, и совсем другое — увидеть перед собой живого человека. А вдруг он… Даже не знаю, что «вдруг». Что угодно.

— Как мы узнаем друг друга? — пролепетала я.

— Хороший вопрос. — Лев Львович хмыкнул. — Знаю про тебя всё кроме того, как ты выглядишь. Всегда воображал себе этакую Мерилин Монро накануне суицида.

— Я примерно такая и есть.

— Ну, тогда я тебя сразу узнаю. А я… У меня в руке будет желтый кожаный портфель.

Удивительно, но я никогда и не пыталась себе представить, как выглядит Лев Львович. А может быть, ничего удивительного. Не пытаются же себе представить верующие, какой рот, нос и цвет волос у Бога Саваофа.

Со Львом Львовичем у нас вышло так. Несколько лет назад у меня был тяжелый нервный срыв. Неважно, из-за чего. Не хочу вспоминать. К врачам я не обращалась, потому что они начали бы допытываться, в чем причина моей депрессии, а говорить об этом мне было невмоготу. Нормальная такая депрессия: я утратила всякий интерес ко всему на свете, закрылась в себе. Просто расхотелось жить. В теперешнем положении это кажется невероятным: моей жизни ничто не угрожало, а я ее ни в грош не ставила!

Муж потерпел мою хандру несколько месяцев и не вынес — отвалил. Одна за другой исчезли подруги (особенно близких у меня и не было). Меня всё это не встряхнуло. Я всерьез подумывала о том, чтоб наглотаться таблеток, и если не делала этого, то исключительно от апатии и безразличия. Потом один знакомый рассказал, что есть такой специалист — вроде психоаналитика, но не копается в прошлом и к тому же лечит по телефону, анонимно. Это и был Лев Львович. Начались наши телефонные разговоры — сезон первый. Лев Львович меня тогда спас. Избавил от ненависти к себе, я опять обрела вкус к жизни.

Сиквел начался две недели назад. Я вновь позвонила Льву Львовичу, когда жизнь, к которой благодаря ему я вернулась, у меня стали отбирать. Мы разговаривали по несколько раз в день. Без Льва Львовича я, наверное, рехнулась бы от страха.

И вот мы встретимся. Завтра утром.

Я приняла сулажин и, вопреки обыкновению, спала со сновидениями. Мне снился Лев Львович.

Кто-то в длинном белом плаще, с седыми волосами до плеч, стоял возле блестящего черного постамента — это был памятник, но верхняя его часть была не видна, потому что желтый портфель в руке Льва Львовича источал ослепительное золотое сияние, погружавшее все вокруг в густую тень. Я не могла оторвать взгляда от этого источника света. Шла я торопливо, потому что опаздывала, но при этом почему-то не приближалась. Посмотрела под ноги — асфальт ехал мне навстречу, словно дорожка эскалатора, когда двигаешься по нему в противоход. Я побежала — тротуар поехал быстрее. Крикнуть я не могла, не хватало дыхания. Лев Львович, по-прежнему не оборачиваясь, взглянул на часы и стал медленно удаляться. Сияние следовало за ним, а за его спиной смыкалась мгла, и я всё безнадежней тонула в ней. Где-то на бульваре духовой оркестр заиграл «Прощание славянки» — всё громче, громче.

Я проснулась с бешеным сердцебиением. Мобильник заливался маршем — это у меня рингтон такой. Прежде чем взять трубку, я взглянула на часы.

Десятый час. Чуть не проспала!

— Алло?

Я была уверена, что это Лев Львович.

— Антонина, здравствуйте. Давайте встретимся прямо сейчас. Около Гоголя — который на бульваре. Знаете?

Громов!

— Конечно, знаю. Но… почему так внезапно?

— Почувствовал, что нам необходимо срочно встретиться. После того, как я побывал в коме, у меня бывают озарения. Я им верю. Отменил две встречи, освободил утро. Приезжайте. Встретимся через час.

— Хорошо. Только мне тоже нужно перенести одну встречу.

— Всё, договорились. Через час.

Я немедленно позвонила Льву Львовичу, но абонент был недоступен. Набрала Громова — он успел отключить телефон.

Наскоро одевшись, выскочила на улицу, взяла машину. С дороги попеременно звонила то Громову, то Льву Львовичу — оба не отвечали.

Я попросила остановить возле кинотеатра «Художественный», на краю Арбатской площади. С одной ее стороны, на бульваре, стоял веселый советский Гоголь; с другой прятался в кустах грустный, дореволюционный. Время было пять минут одиннадцатого.