Борис Акунин - Сулажин

В нерешительности я заметалась: куда бежать — налево или направо? К веселому Гоголю или к грустному? К Громову или к Льву Львовичу?

Выберите один из вариантов продолжения

Глубоко вздохнула. Побежала на бульвар к веселому Гоголю.

Перейдите к главе 4(5)

Глубоко вздохнула. Побежала в скверик к грустному Гоголю.

Перейдите к главе 4(6)

Пальцы у меня были холодные и дрожали. В прежней жизни я бы постеснялась протягивать мужчине такие руки. А сейчас подумала: «Не надо ничего скрывать. Какая есть, такая есть». И молча подала влажные ладони.

— Не так. Пальцами правой руки возьмитесь за запястье левой. Левой рукой нащупайте пульс на моей правой руке. Да, правильно. — Громов проделал то же самое — своей правой рукой взялся за левую, а правой слегка стиснул запястье моей правой. Получился замкнутый квадрат. — Сейчас молчите, считайте свой пульс и мой. Через некоторое время они сравняются… Нет, смотреть не нужно. Закройте глаза, постарайтесь расслабиться…

Я так и сделала. Пульс у меня был частый и слабый, у Громова редкий и отчетливый. А ощущать пожатие его сильных и теплых пальцев было приятно. И как-то успокоительно. Словно ко мне подключился некий источник энергоснабжения.

Приоткрыв глаз, я посмотрела на руки Олега Вячеславовича. То, что я раньше не обратила на них внимания, — следствие болезни. В прежней жизни я всегда смотрела мало-мальски интересному мужчине на руки. Поразительно, как много рассказывают они о человеке. Часто бывает, что у писаного красавца отвратительные руки — я сразу перестаю таким интересоваться. Наоборот тоже бывает. Наверное, я фетишистка, но красивый мужчина для меня в первую очередь — мужчина с красивыми руками.

У Громова руки были замечательные: не большие и не маленькие, с длинными пальцами, с идеальными, но не наманикюренными ногтями (ненавижу мужиков с маникюром!). На правой чуть оттянулся манжет и было видно часть сильного, но не толстого запястья, покрытого как раз такой, как нужно растительностью. Еще три недели назад я прямо влюбилась бы в такие руки.

— Не подглядывайте, Тоня. Так нечестно. — Я поскорее зажмурилась. — Если вам неуютно сидеть неподвижно и молча, давайте я вам прочту какое-нибудь убаюкивающее стихотворение.

И монотонно, протяжно полузапел:

— «Спят беды все. Страданья крепко спят. Пороки спят. Добро со злом обнялось. Пророки спят. Белесый снегопад в пространстве ищет черных пятен малость. Уснуло все. Спят крепко толпы книг. Спят реки слов, покрыты льдом забвенья. Спят речи все, со всею правдой в них. Их цепи спят; чуть-чуть звенят их звенья. Все крепко спят: святые, дьявол, Бог. Их слуги злые. Их друзья. Их дети. И только снег шуршит во тьме дорог. И больше звуков нет на целом свете…».

Я забыла про голос! Красивые руки — это в мужчине первое. А второе — голос. У Олега Вячеславовича голос был волшебный. Это особенно сильно чувствовалось, когда отключалось зрение. Мягкий, глубокий, с легкой хрипотцой.

Две недели назад я перестала быть женщиной. Я превратилась в трясущийся от страха студень. Казалось, что женское сгинуло, больше оно не вернется и не понадобится. Зачем, если осталось всего три месяца? А оказывается, вот оно. Хватило малости: прикосновения красивых рук, звука красивого голоса — и женское зашевелилось, воспряло.

Еще запах. Он тоже может примагничивать или отталкивать. У меня невероятно чуткое обоняние — это из-за склонности к мигреням. Я никогда не могла иметь дело с мужчиной (в интимном, разумеется, смысле), если от него неправильно пахнет. На мужскую парфюмерию у меня аллергия. Запах должен быть свой собственный.

Я опять подглядела через ресницы. Глаза у Громова были плотно закрыты. Осторожно, чтоб не шуршать одеждой, наклонилась. Потянула носом.

М-м-м, какой это был запах! Даже голова закружилась. Я поскорее распрямилась.

— Ну что такое, Тоня? Что вы всё дергаетесь? — расстроенно спросил Олег Вячеславович. — Пульс совсем было сравнялся — и снова скакнул. Ладно, ждать больше не будем. Давайте побеседуем. Руки не расцепляем. Не подсматриваем... Сделаю-ка я вот что, для верности…

Он высвободился, зашелестел чем-то. Я открыла глаза. В руках у него была полоска плотной ткани.

— Наклонитесь-ка. — Он затянул повязку у меня на затылке. — Теперь вас ничто отвлекать не будет. Представьте, что разговариваете не со мной, а с пустотой, с воздухом. И постарайтесь быть предельно откровенной.

— Постараюсь...

Но воспринимать его как пустоту и воздух стало совершенно невозможно. Его запах меня притягивал, голос волновал, руки заряжали электричеством.

— Вы сказали, что никогда по-настоящему не любили. Трудно поверить, что в вашей жизни не было любви. Вы ведь красавица. Натуральная красавица, даже косметикой не пользуетесь.

— Это я сейчас распустилась, раньше пользовалась. Но вы правы. Я красивая. Только в смысле любви это не помогает. Скорее наоборот. Я с детства знала, что я не такая, как другие девочки. Особенная. На меня смотрели, будто я что-то подарила или пообещала подарить. А я ничего никому не дарила и не обещала. Я просто такою родилась. Понимаете, когда привыкаешь к этим взглядам, к тому, что на тебя оборачиваются, всё время водят вокруг хороводы… Тебе становится всего мало. Ты чувствуешь, что заслуживаешь большего. А на самом деле ты ничего не заслуживаешь. Просто у тебя смазливая мордашка и пропорционально сложенная фигура. Ты одариваешь мужчину своим экстерьером, и вроде как можно больше ничего не давать. Большинству и не нужно, им хватает. Я… я понятно объясняю?

— Понятно, — ответил из ниоткуда звучный голос. — Красота, как всякий природный дар, одновременно является испытанием. Не все выдерживают, не все умеют пользоваться. Это как красивый голос…

Я вздрогнула. Откуда он узнал, о чем я думаю?

— Чтобы стать выдающимся певцом, мало родиться с хорошими вокальными данными. Надо учиться, много работать. Только тогда можно воспользоваться голосом в полную силу. С красотой то же самое. Она воздействует не на слух, а на сердца. Это мощнее, но и много сложнее.

— Что вы, я очень неплохо попользовалась красотой, — горько улыбнулась я. — С этим-то у меня было все в порядке.

— Значит, неправильно пользовались. Расскажите про это.

Я рассказала про два свои замужества. Сначала про первое, в девятнадцать:

— Не знаю, почему считается, что юные девушки романтичны. Девчонки в период созревания озлоблены, несчастливы и болезненно завистливы. У меня не было причин комплексовать из-за внешности. Зато я терзалась из-за того, что плохо одеваюсь, езжу в пахучем метро, живу в паршивой пятиэтажке. Мне хотелось совсем другой жизни. Как раз и времена начинались соответствующие — лимузины, рестораны, круизы, бутики. Всё это я получила от своего первого мужа. А больше ничего — потому что не заказывала. Так что всё было по-честному… Второй брак получился того хуже. Думала — любовь, а оказалась влюбленность. Влюбленность прошла, и ничего не осталось. Муж хотел от меня еще чего-то, а у меня этого не было. И все мои внебрачные романы тоже были дурацкие. Сначала «ах», потом «нах». Знаете, — продолжала я изливать душу невидимому слушателю, — меня считают умной. Я действительно быстро соображала, была острой на язык, и с деловыми качествами у меня всё тип-топ. Но по-женски я всегда была неумна и теперь уже не поумнею. Быть красивой и не уметь любить — это как быть Царь-пушкой: смотрится ого-го, только не стреляет… Эй, вы там не уснули?