Джеймс Уилсон - Игра с тенью

Она была молоденькая, лет пятнадцати-шестнадцати, смуглая, как цыганка, и с тонкими четкими чертами лица. Руку мне она пожала со скромной учтивостью, которая заставила меня подумать, что ей хотелось мне понравиться — возможно, произвести впечатление подходящей жены для моего предполагаемого кузена.

— Давайте посмотрим, — сказал Уайтекер.

Нэнси присела, достала из-под фартука старый клеенчатый мешочек и положила его в круг света на полу.

— Он это маме моей подарил, — сказала она, вытащив завернутый в бумагу плоский предмет и начиная его разворачивать.

— Тернер? — спросил я.

Я не знаю, ответила она или нет, потому что в этот момент я увидел у нее под пальцами первое пятно знакомого жгучего красно-оранжевого цвета, потом темную полосу фона и яркую кнопку солнца, пылающего, как свежая рана, истекающего сиянием на разлинованное тучами небо.

— Ну, вот, — сказала она.

Взяв картину в руки, я увидел, что это небольшая акварель с видом парка, может быть, послужившая наброском для большого полотна маслом. Мазки были такие грубые и смазанные — иногда предмет был обозначен всего одной линией или пятнышком краски, — что трудно было что-то различить ясно, но я сумел опознать греческий храм, стадо оленей (просто россыпь точек) на склоне холма и что-то вроде пустого кресла в нижнем левом углу, очевидно, на террасе перед домом.

— Твоя мама хорошо его знала? — спросил я.

— Ну, она его часто видела, — сказала Нэнси. — Она здесь служанкой была, как я.

— И почему же он ей подарил эту картину? — спросил я с ухмылкой, от которой мне самому стало неловко.

— Я даже и не знаю, мистер Дженкинсон, — сказала она. — Мама об этом не рассказывала. А вы как думаете, почему?

Она смотрела мне прямо в глаза, слегка улыбаясь, но я заметил, что она краснеет.

Я почувствовал, что не могу дальше задавать вопросы, не выходя при этом из рамок персонажа, который я изображал; так что я усмехнулся, отдал ей картину и сказал с видом человека, ограниченное любопытство которого было вполне удовлетворено:

— Очень интересно, девочка. Спасибо.

Ты можешь подумать, что эта встреча мне мало что дала; но все же мой визит в Петуорт приобрел смысл, и у меня появилось ощущение — пока не могу сказать, верное или нет, — что я узнал нечто ценное о Тернере и понял его характер.

Я ушел бы совсем довольный, если бы не случай на обратном пути. Мы как раз снова вышли из тоннеля в служебное крыло, и я уже вздохнул с облегчением, как вдруг увидел, как ко мне приближается, направляясь к дому с полным подносом бокалов и кувшином, человек, встречи с которым я боялся больше всего, — лакей, провожавший меня сегодня утром к полковнику Уиндэму. Отворачиваться или прятать лицо в воротник смысла не было — он уже наблюдал за мной с озадаченным выражением лица и наверняка счел бы любое колебание или уклончивость признанием вины. Я понял, что единственный выход — заставить его усомниться в правоте его собственных глаз. Поэтому, когда он замедлил шаг и собрался нас задержать, я остановился, улыбнулся ему и сказал:

— А это кто, Пол?

— Мистер Бонд, — сказал Уайтекер. — Мистер Бонд, это мистер Дженкинсон, мой кузен из Лондона.

— Рад познакомиться, мистер Бонд, — сказал я. Я не предложил ему руку, потому что он все равно не мог ее взять, но уважительно кивнул. — Пол хороший мальчик, он часто пишет и всегда упоминает, как вы ему помогаете осваивать его обязанности.

Бонд не ответил, только внимательно посмотрел мне прямо в глаза, потом на Уайтекера и снова на меня. Наконец он спросил:

— А где вы остановились, мистер Дженкинсон?

Не успел я ответить, как Уайтекер — спеша, без сомнения, показать, что не нарушил правила, пригласив меня остановиться в доме, — ответил:

— В «Ангеле», мистер Бонд.

Бонд больше ничего не сказал, кивнул и пошел дальше. Но сворачивая в тоннель, он оглянулся, и в его прохладном взгляде я ясно прочел, что он все еще сомневается. Я понял, что он может рассказать о встрече экономке, а та — полковнику Уиндэму; и тогда полковник пошлет в «Ангел» расспросить обо мне. Поэтому я решил, чтобы не создавать проблем для моих добрых хозяев и избежать неприятностей — или даже увольнения — для их племянника, уехать из Петуорта через час.

Поэтому у ворот коровника я поблагодарил Пола Уайтекера, дал ему соверен за труды и пять шиллингов для Нэнси, вернулся в отель и заказал повозку до Хоршема, где, по моему предположению (правильному, как оказалось), я смогу сесть на ранний поезд до Лондона. Мистер и миссис Уайтекер умоляли меня остаться, уверяли, что ничего ни с ними, ни с Полом не случится, но я был неумолим. Потом они отказались взять деньги за комнату, раз я не собирался там ночевать, а я настаивал. Мне удалось их уговорить, и мы расстались, преисполненные добрыми чувствами с обеих сторон.

Я так устал, что на обратном пути ночью даже холодный воздух не мог взбодрить меня. Я то и дело соскальзывал в сон и грезил, что убегаю откуда-то из темноты с Тернером, который довольно усмехался, радуясь побегу, — или что я и есть Тернер, и это я усмехаюсь.

Но сейчас я полностью пришел в себя — я уверен, ты будешь рада это слышать.

Твой любящий муж

Уолтер

Я упала на колени и вознесла благодарственные молитвы. Я знаю, что снова встречусь с горем, болью и усталостью духа, как бывало прежде; но сегодня — с радостью признаю это — я по-настоящему счастлива. Благодарю тебя, Боже.

Надо сказать, что утро ничем не предвещало того, что случилось позже; я плохо спала и почти испугалась, когда вместо собственного живого и веселого лица увидела в зеркале полузнакомую осунувшуюся женщину среднего возраста с темными кругами под глазами и проседью в спутанных черных волосах. Я ее быстро прогнала с помощью щетки для волос, дружелюбной улыбки (как при первой встрече с новой знакомой) и бормотания себе под нос всяких глупостей: «Ты справишься, Мэриан, да-да, обязательно справишься», — но мрачная картина отпечаталась в моей памяти как ужасное видение будущего.

Дела не особенно улучшились, когда, выйдя чуть попозже из дома, мы внезапно оказались посреди густого тумана, неподвижного и холодного, как могила, который жег нам глаза, забивал рот и нос, оставлял на лице и на руках мелкие острые кристаллики сажи. Я вдруг поняла, с какой нелепой детской радостью ожидала лодочной прогулки, и мысль о том, что теперь я ее лишусь, легла на меня тяжелым грузом, заставив опустить плечи и замедлить шаг. Я попыталась все же скрыть разочарование и, взяв Уолтера за руку, рассмеялась и сказала храбро, как только могла:

— Нам повезет, если в таком тумане мы хотя бы найдем реку, а не то что увидим что-то с воды.