Николь Нойбауэр - Подвал. В плену

– Речь пойдет о позавчерашнем дне. – Элли достала копию фоторобота из сумочки. – Позавчера приходил новый сотрудник и представился на проходной. У нас есть его предполагаемый портрет. Вы его видели?

Дамы взяли в руки листок, повертели его в руках, рассмотрели без очков, потом в очках, потом снова без, их губы шевелились от усердия.

Наконец они вернули фото Элли.

– Да, он был здесь. Он плохо ориентировался, – произнесла первая.

– Вам не запомнилось в нем ничего необычного?

– Ничегошеньки. На нем была шапочка, и мы не слышали, как он представился. Верно, Бурги? Мы не прислушиваемся.

– Мы не очень-то любопытствуем. – Бурги покачала головой. – Не толстый, не худой, нормальный такой…

Элли уже встала и едва не пропустила последнее слово:

– …колченогий.

Она снова присела на корточки и пристально посмотрела на старушку.

– Вы хотите сказать, что он хромал?

– Да, а разве я этого не говорила? Колченогий он.

Только в туннеле Вехтер снова начал думать. Его окутала темнота и туман нарушенных предписаний. Возле него сидел Оливер, прижимал рюкзак к коленям и молчал. Если у Вехтера ничего не выйдет, мальчик так и будет молчать, пока они не доберутся до виллы в Герцогпарке. Его холодное спокойствие испарилось, словно его и вовсе не было. Остался лишь несчастный маленький мальчик из подвала. Вехтер больше не верил ни одной из его личин.

«Кто же ты такой?» – мысленно спросил он.

В тоннеле Рихарда Штрауса образовалась пробка. Здесь всегда была пробка. Перед ними тянулась бесконечная вереница стоп-сигналов, и никакого света в конце тоннеля – лишь яркое сияние фонарей, зеленое мерцание аварийных выходов. Красные огоньки колонн экстренного вызова, голубые – путевых указателей. Словно запоздалые рождественские огни. Вехтер барабанил по рулю пальцами. Ему бы разозлиться, по-настоящему разозлиться. Пока они стояли в пробке, у него все росла уверенность в том, что он занимается ерундой. Но обратной дороги нет. Здесь, в пробке, это никого не интересовало, кроме того, он ведь был из полиции. После нескольких попыток он сумел дозвониться до районного представителя управления по делам молодежи.

– Смеешься, что ли, – ответил коллега. – Я же не социальный работник, который заходит, чтобы подержать ребенка за ручку. Ты вообще представляешь, что здесь творится прямо сейчас?

– Нет, но…

– Звони в управление по делам молодежи, социально-психиатрическую службу, хоть куда-нибудь.

– А как ты думаешь, чем я все это время только и занимаюсь?

Сотрудник вздохнул в трубку:

– Я могу послать патрульную машину, попробую. Но теперь мне снова нужно…

Связь оборвалась. Вехтер поставил телефон на крепление. Оливер смотрел в окно, словно речь шла о ком-то другом.

– Ты действительно хочешь домой?

Тот слегка вздрогнул – единственная реакция, больше ничего. Оливер смотрел в окно, хотя снаружи ничего не было видно, кроме запасного выхода, а за ним виднелся еще один тоннель.

– Ты сегодня тоже не с каждым разговариваешь, правда?

Оливер отреагировал на эту фразу точно так же, то есть никак. Вехтер сдался и включил радио. Сначала объявили о пробке, в которой он стоял, потом из динамиков полилось:

– Лучший прогноз погоды по Баварии… Пожалуйста, надевайте на колеса снеговые цепи. На границе Альп и в Баварском лесу есть опасность обрушения деревьев под тяжестью снега.

Собственно, Вехтеру нравился этот тоннель. Здесь можно было и в пробке постоять, и услышать по радио, какая снаружи погода у тех, кто не стоит в этой пробке. Какое спокойствие! Мотор урчит, из печки доносится запах оплавившегося кабеля, а из колонок льются хиты восьмидесятых, которые в его юности еще не были старьем. Оливер с отвращением поморщился.

– Мне включить другую волну?

Никакой реакции. Вехтер оставил канал «Бавария 3», снова забарабанил пальцами и пробормотал:

– All right now… [60] Ну хорошо… ( англ. )

И тут же осекся. Для мальчика рядом с ним уже ничто никогда не будет хорошо.

Непринужденная беседа? Он не умел ее вести, так и не научился. Если тебе нечего сказать, то лучше сидеть молча. Он-то думал, что между ним и Оливером есть какая-то особая связь. Но если такая и была, то она уже оборвалась.

Оливер был истощен, он растянул резерв сил точно до сегодняшнего дня, и больше он не станет добровольно открывать свою ракушку молчания.

– Один пфенниг за одну твою мысль, Оливер.

– Пфеннигов больше нет, – ответил мальчик, не сводя глаз с бетонной стены.

– Я знаю. А у меня до сих пор четырехзначный почтовый индекс [61] Современная единая пятизначная система почтовых индексов Германии была введена 1 июля 1993 года, после воссоединения страны, придя на смену двум предыдущим четырехзначным системам. ( Примеч. пер. ) .

Комиссар выпал из времени. Застрял во временной петле. Так же, как и этот мальчик, выпал из мира и очутился в нескончаемом кошмаре. Разве все они не жили в параллельной вселенной?

– Ты действительно не хочешь отправиться в пункт помощи несовершеннолетним или…

– Я хочу домой.

– Ты там будешь один. Твой папа…

– Мне все равно. Я все время был один.

Он не мог оставить мальчика одного перед виллой. Снаружи все еще находился убийца, а может, и двое убийц. Но Вехтер не мог и принудить Оливера. Это доходчиво объяснила женщина из управления по делам молодежи. В четырнадцать лет у каждого есть право на собственное несчастье.

– У тебя есть друг, которому ты можешь позвонить?

– Нет, черт побери. Я просто хочу выспаться.

«Конечно выспишься, только сначала расскажешь мне всю историю», – подумал Вехтер.

Он произнес это вслух. Или мысль вылетела, а Оливер сумел ее поймать и прочесть.

– Вы ведь уже все знаете.

– Ни черта я не знаю, – ответил Вехтер. – Вчера умер один старик.

– Ну и что? Старые люди иногда умирают.

– Его убили.

Оливер впервые взглянул на комиссара, было слишком темно, чтобы прочесть эмоции на его лице. Это был Оливер или тот ребенок-уродец, который его защищал?

На секунду Вехтер потерял бдительность: перед ним образовался просвет, и какой-то джип вклинился вперед, мигая аварийными огнями. Когда-нибудь они поставят синие мигалки на крышу и будут разъезжать, как русские олигархи.

Оливер прижал рюкзак к себе.

– Я не хотел тебя пугать, – произнес Вехтер.

– Я и не боюсь.

И это вранье. Вехтер носом чуял его страх.

– Я подожду с тобой, пока приедут коллеги.

– Мне не нужно, чтобы меня кто-то защищал.

– Иногда это неплохо – оказаться под чьей-то защитой.

Оливер молчал. Кто до сих пор защищал его? Отец? Роза Беннингхофф? Вехтер перегнулся на заднее сиденье и нащупал холодный пластик пакета для улик. Собственно, он хотел придержать эту вещицу для сегодняшнего допроса. Но до этого дело не дошло. Последний джокер.