Яна Левская - За тёмными окнами

За пару ступеней до площадки второго этажа нога Лиама соскользнула с отполированного тысячами шагов дерева… и Хедегор, попытавшись взмахнуть руками, завалился набок, подмял под себя кулёк с мусором, проехал на нём оставшиеся ступени и крепко приложился носом к перилам. Сев, он коснулся лица, ошарашено посмотрел на пальцы, испачканные в тёплом и красном. Дрожащей рукой потянулся к бедру, из которого торчало два осколка, и вытянул их, прижав ладонью проколы. Взгляд сместился на пробитый пакет с кровью, сочившийся тонкой алой струйкой.

– Не-ве-ро-ят-но… – прошептал Лиам, слизывая с губ солоноватую влагу.

Отмерев, он бросился к себе – останавливать кровотечение.

Пока справился с ранами, пока подчистил всё на лестнице и вынес-таки мусор, он опоздал безнадёжно. Ольсен не брал трубку, и Лиам решил просто ждать.

Сев в кровати, он застонал от ноющей боли во всём теле. Сначала было удивился, но потом припомнил уборку в ванной и на лестнице, когда ползал на коленях, собирая осколки, оттирая свою и донорскую кровь. Ему никогда раньше не доводилось так усиленно заниматься наведением чистоты. В доме родителей для этого существовали горничные, а по своим сорока квадратным метрам он раз в неделю проходился с пылесосом и раз в месяц со шваброй, чего вполне хватало.

Доковыляв до кухни, он искренне посочувствовал Анне и Катарине, убиравшим двадцатикомнатный особняк Хедегоров. Кто мог подумать, что это занятие так выматывает?

Просмотрев звонки на телефоне, он не обнаружил ни одного, кроме двух исходящих. От муторного чувства дежавю хотелось проблеваться. Однообразие пробуждений с пустотой в памяти на месте последних минут – или часов? – перед сном начинало здорово бесить, как заевшая пластинка, до которой никак не выходит дотянуться и разбить к чёртовой матери. Смутное беспокойство зудело под кожей, ныли свежие порезы на бедре, нос казался деревянным клином, который вбили в череп и полили кипятком, отчего он начал набухать, раскалывая больную голову.

Плавающий взгляд переместился по экрану смартфона от списка звонков к часам, и Лиам чуть не поперхнулся – начало пятого?! К Ольсену он собирался в шесть. Потом расквасил нос и часа полтора провозился с уборкой, после чего решил ждать врача дома и, видимо, уснул. Вновь проспав почти сутки.

Хедегор снова набрал Оливера, дождался автоответчика и повторил набор несколько раз. Трубку так и не взяли.

Лиам на удивление быстро оправился после передозировки таблетками, и чувствовал себя даже лучше, чем раньше. Галлюцинации прекратились, сон вернулся к норме: без кошмаров и провалов в памяти. Неделя пролетела незаметно. Уже завтра, в субботу, они с Агнете вылетали в Испанию.

В прошлую среду к Хедегору заявились знакомые полисмены. Спрашивали про кровь на лестничной клетке. Лиам едва сумел удержать ровный тон, отвечая на вопросы и пересказывая историю своего бесславного кульбита со ступеней. Пришлось упомянуть гемофилию, чтобы объяснить обилие кровопотери. Он даже пригласил полицейских в квартиру, для закрепления эффекта «мне нечего скрывать». Провожая их до двери, Хедегор скрежетал зубами от досады. Эта девчонка начинала его злить. По поводу чего ему ждать нового звоночка от неё в участок? Удивительно, как это она ему табурет в парадной простила!

Лиам завёлся тогда не на шутку. Хотел даже идти к Фрэе и требовать объяснений, но разум и привитая образом жизни сдержанность не дали ему наделать глупостей. Через пару дней Хедегор совсем отошёл. А потом приехала Агнете с новыми успокоительными и рассказала, что герр Ольсен пропал, и что у семьи теперь другой лечащий врач, фамилию которого она пока не запомнила. Последний, с кем говорил Оливер, был один из его коллег, а до этого Лиам. Хедегорам уже звонили из полиции, предупредив, что собираются по-отдельности побеседовать с каждым членом семьи.

Лиам подумал, что за всю жизнь не общался с представителями закона так много и часто, как за последние недели. И что замечательно – каждый раз по новому поводу.

Во всяком случае, теперь стало ясно, почему Ольсен так и не приехал в тот вечер. Что ни происходит – всё к лучшему. Наверное. Хотя Оливер с этим, скорее всего, не согласился бы.

«Если их разобрали на части и сплавили по течению одним из каналов, то вряд ли…» Вряд ли их найдут.

Пропал ли доктор так же, как те маргиналы из Христиании, или с ним случилось что-то другое, Лиаму сейчас казалось на удивление не важным. Важно было, что поездке в научно-исследовательский центр Бильбао ничего не угрожало. И надежда на перемены к лучшему, как бы скептически ни относился Лиам к надежде, смело пустила ростки в его душе.

Фрэя остановилась перед дверью Хедегора. В одной руке она держала ключ, в другой – записку, оставленную соседом у её порога. Прошло два дня с тех пор, как она вернулась от Инге и прочла исключительно вежливую, безупречно тактичную просьбу Лиама принимать почту и кормить рыбок. За это время она то и дело разворачивала плотный, сложенный вчетверо лист и рассматривала плавные, закруглённые линии букв, выведенные рукой соседа. Каллиграфически идеальный почерк завораживал, пальцы сами тянулись к чернильным строчкам и проводили по рифлёной поверхности бумаги. Было в этой записке что-то притягательное, что-то парализующее мысли и взгляд.

В сознании Фрэи зарождалась странная двойственность, когда она думала о Лиаме. Человек с остекленевшими глазами, что стоял напротив её двери в прилипшей к телу, пропитанной кровью футболке, и тот, кто написал эти строки, словно были разными людьми. Одного Фрэя боялась до слабости в коленях, а другого… другого ей хотелось узнать получше.

Бородка ключа скользнула в замочную скважину, и Кьёр замерла, прислушиваясь. С той стороны двери было тихо.

«Ты ведь не думаешь, что он поджидает тебя там, а? Совсем сбрендила».

Вздохнув, Фрэя повернула ключ и переступила порог. Пальцы сжались, сминая записку, которую Кьёр, сама не заметив, поднесла к груди, будто пропуск. Поняв всю нелепость этого жеста, она сунула листок в карман джинсов и осмотрелась в поисках выключателя. Он нашёлся на том же месте, что и в её квартире этажом ниже.

Прикрыв за собой дверь, она сделала несколько шагов вглубь прихожей. Тёмное дерево паркета и стены цвета кофе с молоком в рассеянном тусклом свете одинокого бра смотрелись сумрачно. Так и хотелось зажечь больше ламп или впустить сюда солнце. Гардероб в виде кованой решётки с крючками пустовал. Немного дальше по коридору стоял низкий грубо стёсанный комод с витиеватыми бронзовыми ручками. Зеркала не было.