Анна Белкина - G.O.G.R.

Завидев россыпи золотых сокровищ, солдаты словно бы превратились в зомби. Они падали на колени и начинали фанатично грести золото, пригоршнями пихая его во все свои карманы. Они ничего и никого вокруг себя не замечали, роняли оружие, скидывали каски и наполняли их всё тем же золотом. Держал себя в руках один лишь командир. Сперва он очень внимательно разглядывал сложную систему зеркал и одинокую свечу, а потом — начал подбираться к колбе с существом. Генрих Артерран следовал за ним и слышал, как нацист бормочет себе под нос о том, что надо будет сделать чертёж и поставить такую же систему зеркал в каком-то там бункере. Завидев колбу, нацист сначала остановился, а потом — вскарабкался на помост.

— Ух ты! — выдохнул он, глазея в чёрные глазищи существа и не боясь их ни капли. — Они тебе не рассказывали, что это за тролль?

— Это не тролль, — возразил Генрих Артерран, тоже вскарабкавшись на помост. — Я думаю, что оно прилетело оттуда, — он показал пальцем вверх, имея в виду неизведанный космос, куда ещё не проник человек.

— Номмо… — тихонько выдохнул командир какое-то непонятное слово и прямо, уткнулся носом в стекло колбы. — С ума сойти…

— Что? — переспросил Генрих Артерран, желая узнать, что такое «Номмо».

Однако нацист не стал об этом распространяться.

— С ума, говорю, сойти! — выкрикнул он, а потом — подобрался к чаше из которой монахи пили «отраву», и схватил её свободной от стека рукой.

Повертев чашу перед глазами, командир, не думая долго, зачерпнул ею пинту противной жижи и отправил в свой рот!

— Про́зит! — выдохнул он и занюхал «выпивку» рукавом серого кителя.

— Фу! — невольно сморщился Генрих Артерран. — Как вы…

— Вкусно! — определил командир. — Попробуй, барон!

Генрих Артерран опасливо взял чашу из рук нациста и осторожно набрал в неё странную жидкость, похожую на простую воду. Понюхав содержимое чаши, он понял, что оно ничем не пахнет.

— Чего застыл? — осведомился командир. — Не пьёшь?

— Прозит… — пробормотал Генрих Артерран и отпил из чаши «глоток яду». «Яд» оказался безвкусным, словно вода. В нём даже не было ни капельки спирта. В желудке — тоже ничего: не обжигает, не тошнит… Нет, вроде бы это не отрава — и нацист этот не умирает пока что.

С помоста Генрих Артерран отлично видел алчных фашистских солдат, которые нагребли себе за пазуху столько, что уже не могут встать на ноги под колоссальной тяжестью богатств. Интересно, сколько и каких машин нужно, чтобы это всё отсюда отгрузить? Наверное, эскадрилья грузовых самолётов, нет, несколько эскадрилий должны сделать по нескольку ходок — иначе ничего не выйдет.

— Они веками приносили ему жертвы! — бормотал за спиной Артеррана командир, тоже оглядывая золото. — Знаешь что, барон?

— Что? — осведомился Артерран, обернувшись.

— Оно живое! — ни с того ни сего заявил командир, указав пальцем на невиданное существо.

— Живое? — Генрих Артерран не поверил своим ушам. — Как вы определили?

Генрих Артерран даже подобрался поближе к колбе и уставился на невидаль своими внимательными глазами.

— Шевелится! — как-то обыденно ответил командир. — Разуй глаза и заметишь!

Генрих Артерран всматривался в чёрные, жуткие глазищи существа, но не видел в них и признака жизни. Нет, этому нацисту показалось, оно не может жить… Генрих Артерран отошёл от колбы, и тут же существо сделало едва заметное движение чудовищной головой, словно бы наблюдая за ним…

— У меня рация есть, — командир перевёл разговор на обыденные приземлённые вещи. — Я дам радиограмму на базу, и нас вывезут…

Существо, которое Генрих Артерран нашёл в монастыре Туерин, получило кодовое имя «Прототип». Все сведения о нём фашисты сразу же засекретили. Генрих Артерран ожидал, что его ждёт лаборатория и научная работа над странным существом, но ошибся: вместо науки его ждали кандалы. Немцы сочли его не учёным, способным извлечь из существа толк, а ненужным и опасным свидетелем. Генриха Артеррана не поместили в лабораторию, ему не поручили никаких проектов, а грубо сослали в лагерь Дахау.

За воротами с красноречивой, но лживой надписью «ARBEIT MACHT FREI» Генрих Артерран провёл ровно один месяц. Седьмого июня его закрыли в камере, напялили на него серую робу с перевёрнутым красным треугольником на рукаве, посадили на хлеб и воду и заставили каждый день по двенадцать часов в сутки рыть ямы в каменистой и глинистой почве. Австрийский аристократ, конечно, рыл ямы вместе с другими невезучими субъектами, которых заставляли делать то же самое, но ему очень быстро надоело это тупое прозябание. И поэтому седьмого июля — ровно через месяц — он убежал…

Летний вечер был тихим и тёплым, как и положено летом. Вот только воздух, вместо того, чтобы благоухать цветами, разил удушливым дымом, который вырывался из закопченной до черноты трубы крематория. Приземистое, кубическое здание этого самого крематория неприятно и неэстетично чернело на фоне розового заката. Опять эти отвратительные нацики сжигают бедняг, которые перешли им дорогу в особо крупных размерах.

Генрих Артерран в этот вечер занимался своим привычным делом, которым занимался вот уже целый месяц: «украшенный» тяжеловесными кандалами, выкапывал штыковой лопатой очередную никому не нужную яму. Слева и справа от него потели его товарищи по несчастью — другие узники, помеченные этим безвкусным перевёрнутым треугольником. Генрих Артерран слышал, как они кряхтят, сопят и ругаются, в то время, как его изысканный музыкальный слух желал услышать пение соловья, или переборы арфы. У высокого бетонного забора, увенчанного стальными кудрями колючей проволоки, торчал с автоматом наперевес напыщенный, откормленный и холёный, как курдючная овца, фриц. Второй фриц торчал чуть поодаль, справа, и от нечего делать поминутно зевал и постукивал куцыми пальцами по своей дурацкой чёрной каске.

Генрих Артерран бросил на эту «доблестную стражу» беглый взгляд, оценивая их физические и технические возможности. Какие, всё же, тупые и топорные у них рожи — да, в СС только таких и берут — поглупее и поплечистее. Генрих Артерран давно уже замышлял побег — надоело перекидывать туда-сюда глину и камни, хотелось заняться умственной работой. Кажется сегодня — именно тот день, когда можно будет их покинуть. Сейчас стемнеет немного, и Генрих Артерран скажет этим дубам: «ауфидекрзеин».

Вчера весь день хлестал ливень, земля была мягкая, в ямах собралась дождевая вода, и образовались мини-болота. Жаль, что в этой дыре не растут растения и не живут животные, а то бы да, получились болота. Солнце зацепило нижним краем сизую полоску леса, что виднелась из-за забора на далёком горизонте. Где-то слева прострекотала автоматная очередь — снова расстреливают. Они каждый день так делают: сжигают и расстреливают. Ипохондрия налицо…