Екатерина Э. - Жертвы

Мне было уже почти девятнадцать, прошло почти три года… Я вдруг начала рассматривать себя, как в первый раз, поочередно выставляя вперед то одну ногу, то другую… На внутренней стороне бедер осталось много шрамов от той разбитой бутылки: ближе к коленям были совсем маленькие, едва заметные, словно черточки, разбегающиеся в разные стороны, выше шрамы были уже больше, «сдернутые», почти не побелевшие, а один, широкий, яркий, грубый, неровный, выступающий над кожей, шел вдоль всего левого бедра почти до самого колена… Еще – три заметных продольных уже от ножа на передней стороне правого бедра, когда Пашенька просто резал мое тело… Я подняла взгляд выше, расстегнула лифчик и сняла его: два четких, явных шрама под грудями, на правой груди – уже едва различимый отпечаток укуса, на левой – тонкий, но по-прежнему ярко-красный, проходящий почти по соску шрам от пореза ножом, и совсем рядом следы от сигаретных ожогов… почему-то больше досталось именно левой груди, словно метили в самое сердце. Еще – два довольно длинных шрама вдоль ребер справа, три небольших шрама на животе и два сигаретных ожога почти на линии трусов… Все это я сохранила… А вот: след от пореза на шее, оставшийся от попытки Пашеньки перерезать мне горло, и шрамы от побоев на лице (особенно глубокие были на подбородке, на левом виске до самого уха и справа на лбу) я убрала с помощью пластики, хотя даже она не справилась с ними до конца, и, если присмотреться – видны белые и очень тонкие линии, которые словно тени, словно призраки тех ран… они как нити паутинки на моем лице, тонкие, едва заметные, почти воздушные, но это лишь иллюзия – запутаны в них боль и смерть… Конечно, мне предлагали убрать все шрамы, и на теле тоже, но я не решилась… Эти шрамы – они часть меня, они не только на теле, они слишком глубоко в душе, и если их убрать – моя душа будет как будто в чужом теле, потому что она помнит все… а тело словно бы забудет это…

Я вздохнула – изменилась ли я? – я не просто изменилась… в тот день, когда меня не закопали, я умерла… я была «там»… В больнице, куда меня привезли, врачи откачали меня еле-еле: остановка сердца, реанимация… Я очнулась, я заново родилась – но может ли родиться два раза один и тот человек? Изменилась ли я? О, нет… Просто это не та я, это уже совсем другая я…

Я вздохнула, отвернулась от зеркала, прошла к монитору у входной двери – совсем недавно я поставила в доме современную сигнализацию и видеонаблюдение – убедилась, что все в норме, дошла до кухни, взяла из холодильника открытую бутылку вина, и, захватив бокал, прошла в гостиную, перекинула платье и колготки с дивана на журнальный столик, натянула брошенные там же с утра домашние трико и футболку и удобно устроилась, укутавшись в плед, налив себе вина и включив телевизор. В моей голове только одна мысль – как достать адреса? Конечно, можно, действительно, просто обратиться еще к кому-то, но ведь этому кому-то придется объяснять зачем мне адреса этих людей, придется рассказывать «это»… Даже если попросить достать адреса без объяснения причин – я была уверена – все равно, профессионал или нет, исполнитель проявит любопытство о том, зачем мне это, просто сделает это за моей спиной… а значит узнает… стыдно… мне было стыдно…

Я потерла лоб и огляделась – я снова в знакомой камере. Я принялась ходить взад-вперед, как зверь в клетке, я томилась от непонимания ответа Мясника, так и подмывало начать стучать в дверь, кричать и требовать ответа, хоть какого-нибудь – пусть скажет «нет», пусть, но пусть это будет озвучено, чем вот так вот.

Через некоторое время Мясник принес мне молоко и печеньку: открыл окно – я встала в трепетном ожидании – он молча поставил бокал с печенькой наверху и закрыл окно. Задать вопрос или сказать что-нибудь я побоялась, а его молчание тягостно отдало где-то в душе…

По моим подсчетам шел шестой день – дни я отсчитывала примерно, по еде: кормил он меня раз в день плюс печенька, хотя мне все-таки казалось, что время, когда он приносил еду, не всегда одно и тоже, но точно сказать я не могла.

Безумно хотелось искупаться, потому что, несмотря на мои попытки вымыться под краником, волосы были сальными, голова чесалась, а от тела пахло потом. И страсть как хотелось на улицу – просто выйти, просто погулять, чтобы вокруг не было стен, только воздух… И хотелось надеть чистое белье, которое бы так приятно пахло чистотой – порошком, казалось, сейчас этот запах был бы самым долгожданным для меня… даже настойчивый запах чистящего средства теперь не казался мне столь раздражающим.

Мясник все также хранил молчание и не забирал меня в ту свою «операционную». Ожидание томило и разочаровало – а вдруг он не согласится? Я пыталась придумать возможные причины его отказа, но в голову намного охотнее лезли совсем другие предположения: возможно, Мясник просто выжидает, делает перерыв – ведь сразу столько похищений в одном городе, это уже действительно большой риск и наглость, а возможно, он просто обдумывает и решает, нужно ли ему это, или наблюдает за жертвами – ведь похитить людей незаметно тоже непросто.

От томительного ожидания его ответа все бытовые неудобства раздражали еще больше, казалось, всего хотелось еще сильнее, но ничего не оставалось – только ждать… Я снова застирала трусы и повесила их на цепь кровати, села и принялась вспоминать…

…Через пару недель после встречи в ресторане, я снова пошла к Беляеву, вновь попросить достать или… отдать новые адреса этих четверых – я решила попробовать предложить больше денег, много больше денег, к тому моменту я как раз окончательно закончила всю бумажную волокиту по вступлению в наследство и продала две отцовские машины, дорогие машины.

Я вошла в офис детектива, который располагался в одном из деловых центров моего родного города, офис был небольшим, всего две комнаты: кабинет самого Николая Александровича, и, собственно, основное помещение, где обычно сидели секретарша детектива, ярко-рыжая женщина без определенного возраста по имени Лиза, по моим подозрениям, жена самого Беляева, и его помощник, довольно молодой мужчина, лет тридцати, который тогда меня и встретил в гордом одиночестве.

– Екатерина, здравствуй, — клиентов у них особо много не было, поэтому, наверное, молодой и запомнил меня.

Я приветливо улыбнулась, и про себя отметила, что с каждым днем мне все труднее вот так вот мило улыбаться, особенно мужчинам, особенно молодым, – во мне где-то глубоко тут же зарождался страх, такой мерзкий, панический, и я сразу начинала злиться и ненавидеть их за этот страх…

– Здравствуйте… — я замялась.

– Леша, — помощник детектива встал и пошел мне на встречу, приветливо протянув руку, а я непроизвольно отступила.