Микола Адам - Каждому свой ад

– Будешь, – успокоила мужа, готовая сорваться на нем, хотя он ни в чем не виноват. – Будешь, – повторила я и отправилась на кухню, спрятавшись в домашний халат, готовить ужин. К счастью, на кухне никого не было.

Я выросла в глухой и забытой Богом деревне, чье население составляли жлобы, алкаши, выродки и дегенераты. С самого детства, если ты читал книжки, тебя переставали считать человеком и всячески оскорбляли и издевались твои же сверстники и одноклассники, а также все старшие. Взрослые на жалобы не реагировали. Они были еще хуже детей. Мы с Гошей, хоть разница у нас в пять лет, но коснулось это нас обоих в полной мере, как белые вороны в окружении черной стаи выплясывали танец смерти. Каждый норовил задеть, зацепить, заставить танцевать этот танец до конца. Гоша страстно любил читать. Возможно, чтение само выбрало его, чтобы, хоть на мгновения, длиною в объем книги, он смог забыться и оказаться в лучшем и светлом мире, поверить, что не все люди скоты. Естественно, родители не могли позволить себе покупать ребенку книги. Денег не хватало им на «бырло», не то что на ненужные абсолютно в хозяйстве вещи. Гоша ходил в библиотеку, размещавшуюся в сельском клубе, который находился в самом центре деревни, где собирались с раннего утра дегенераты и алкаши, такие же чада присоединялись после уроков в школе. Походы в библиотеку всегда для Гоши заканчивались побоями. В скором времени он стал отбиваться, защищаясь, давать отпор. Во дворе построил турник, каждый день подтягивался, разрабатывал акробатические трюки, которые мог позволить этот турник. С кирпичного завода, закрывшегося сразу после развала Советского Союза, оставив 80 % местных жителей без работы, в том числе и наших родителей, прикатил колеса от вагонеток, очень похожие на штангу, занялся раскачкой мышц и пресса. К семнадцати годам, к окончанию школы, Гоша превратился в красивого парня и душой и телом, можно сказать. Вынужденный обстоятельствами с детства защищаться, он никого и ничего не боялся, дрался жестоко, но по делу, повторяя, что добро должно быть с кулаками. На велосипеде ездил два раза в неделю в райцентр на репетиции театра Дома культуры. Ему нравилась сцена, и он мечтал стать актером, что, по большому счету, ему и удалось. Он выскочил из этой грязи и вони, так называемой пафосно «родины», и забыл о ее существовании. И я его не осуждаю. Сама последовала его примеру, только более кардинально, чего от меня никто не ожидал, даже я не верила, как решилась на такое.

Гоша с подругой, подруг у него было много, но сильно он не увлекался, не разменивался на мелочи, летом ходил на дискотеки, проводимые на турбазе, расположенной неподалеку от деревни, брал и меня с собой. Что мне было делать одной долгими вечерами в компании пьяных друзей мамки с папкой? Мне едва стукнуло двенадцать лет, но выглядела я на все четырнадцать, поэтому глаза на мне сломал не один мальчик. Целоваться, как видите, меня научили рано. И сексуальный опыт я обрела бы в младенчестве, если бы не испугалась, когда увидела то, чем в меня собирались воткнуть. Взгляд мой остановился на этом чуде природы и застыл в ужасе, а рот раскрылся в немом крике «не хочу». Мы были одни в комнате. Парень, лет восемнадцати, из отдыхающих, притащил меня к себе показать фильм ужасов, от которых я просто тащилась, а этот, который он обещал показать, не видела, но очень хотела посмотреть. Никакого видео, естественно, у него не оказалось. Он закрылся на ключ, поставил меня на колени и в мой открытый от ужаса детский ротик пытался вставить свой член. Да куда? Детский же ротик так широко не открывается. Но, видимо, даже попытка его завела, потому что через какое-то время в мой рот что-то брызнуло, от чего меня тут же стошнило, и я истошно закричала, точно сирена. Прорвало наконец. Дверь вышибли, парня сбили с ног, ко мне склонились люди. Какая-то девушка подняла мне голову, провела рукой по лицу, вымазав пальцы в липкую массу.

– У нее все лицо в сперме! – возбужденно воскликнула она. – Ева, что он делал с тобой? – И к окружающим: – Зовите Гошу!

Никогда я не забуду Гошиного взгляда зверя. Он методично избивал парня удар за ударом, поднимал упавшего, снова бил и снова поднимал, вымещая всю злость на нем одном, накопившуюся за долгие годы обид, сидевших в нем, как черви, и точивших изнутри.

Что стало потом с тем парнем, я не знаю. Помню только, что он попал в реанимацию, а Гошу никто не сдал ментам. Меня же, трясущуюся от нервов и страха, зареванную, Гоша на руках отнес домой.

Это был не первый случай. Были и похожие. Но они заканчивались безвредно.

Я подумала и решила, что нужно повременить с походами на дискотеки и со свиданиями, получив тяжелую моральную травму, лет до шестнадцати. К этому времени должно пройти отвращение к мужчинам, чьи козлиные рожи вызывали во мне приступы рвоты. К тому же, Гоша уехал учиться в столицу. Он поступил в театралку, как и хотел. Странно, но никто не верил, что он поступит, ведь его за человека не считали. Самое обидное, когда дегенераты принимают тебя за дегенерата. Гоша больше не вернулся в деревню. Он даже на похороны родителей не приехал. И я его не осуждала. Я и сама бы не приехала. Хотя нехорошо так говорить о мамке с папкой. Родителей не выбирают, а заслуживают. Вычурная сентенция. Мне она никогда не нравилась, но, тем не менее, факт остается фактом.

Я с головой ушла в религию, в ней нашла спасение и утешение. Как раз в то время в деревне появилась баптистская церковь, которая и приняла меня в свое лоно. Когда умерли родители, сгорели, и в буквальном и в переносном смысле, заснули пьяные, а папка с зажженной сигаретой, отчего случился пожар, церковь забрала меня из школы и определила в библейский колледж, который я окончила с красным дипломом. Конечно, диплом этот не имел никакой силы в мирской жизни, но свидетельствовал о высшем духовном образовании.

За годы учебы я ни разу не услышала плохих слов, недоброжелательства не почувствовала в свою сторону, злости, ненависти. Только умиротворяющая всепоглощающая любовь окружила меня заботой и уютом. Меня даже хотели выдвинуть в миссионеры, что считалось почетным и знаковым для выпускников.

В колледже я и замуж вышла за старшего на курс Смайла. Из всей семьи он единственный был верующим. Сейчас Смайл сильно изменился. Но тогда это был веселый, озорной затейник, который никогда не сидел на одном месте. Все ему было интересно, все он хотел попробовать на зуб, во всем разобраться и всем доставить радость. Поскольку Смайл был столичным парнем, жил он дома с родителями, а ко мне приходил в общежитие при колледже, всегда с цветами и тортиком. Развлекал меня и двух соседок по комнате разными смешными байками и случаями из своей жизни и жизни друзей или знакомых, но целоваться не умел. Я не говорила ему этого, потому что чувствовала, что Смайл позовет меня замуж, а если скажу, обидится и не то, что не позовет, а вообще перестанет приходить в гости. Хотя, кроме него, в женихи мне набивались еще несколько парней. Я же была первой красавицей колледжа, это вам не хухры-мухры. И поняла я это, конечно, не сразу, но очень быстро, сравнив себя с остальными девушками-студентками. Тогда же все чаще мне стали сниться сны, повторяющие в различных вариантах и ритмах те сцены и эпизоды из небольшого моего детского сексуального опыта. Я просыпалась в поту и вскакивала, отгоняя сон, но засыпая вновь, рассчитывала, что приснится то же самое. Физиологическое, то, что заложено природой, как его не закапывай и не замуровывай, все равно вырывается наружу и фонтанирует с невероятной мощью. Поэтому я с нетерпением ждала замужества, ведь до свадьбы нельзя – грех, чтобы насладиться тем, о чем не говорится и скрывается при свете дня, но что необходимо и позволено делать в браке. Тем более что Смайл обещал открыть мне такие горизонты и дали, которые я и представить себе не могла.