Николай Анфимов - В архив не вносить. Остросюжетная повесть

– Отстань! Контуженый я, и поэтому все забыл.

– Да не ври! Со здоровьем у тебя все нормально. Ну, расскажи…

– Отстань, липучка! Ничего не помню?

Алешка обижался и замолкал, но дольше пяти минут не выдерживал и приставал снова

– Палыч… ну расскажи чё нибудь?

Надоедало лежать и деду Егору

Он вставал. Кряхтя и чертыхаясь, надевал на ноги, потерявшие от древности свой облик, заскорузлые кожаные сапоги, и начинал кругами бродить по камере.

Нагулявшись, подходил на беседу к Павлову

– Ну что Василий, так тебя и не зовет силедователь? Видать недоброе задумал, нехристь? Сурприз тибе готовит, сволочь бесовская? У нас в деревне урядник 7 7 Урядник – участковый милиционер такой же, все время ходит что-то вынюхивает да за людьми подглядывает. Как их, сволочей, только земля-матушка носит? Лиха не нюхали в тяжкую годину, всю войну в тылах просидели, супостаты…

Дед Егор оказался человеком с непростой и интересной судьбой. Воевал на двух войнах: Первой мировой и Гражданской. На Первой мировой дослужился до звания унтер-офицера и был награжден двумя Георгиевскими Крестами. В Гражданскую войну, воевал за красных, командовал эскадроном в армии Буденного. Воевал хорошо: два ордена Красного Знамени и именные часы от самого командарма пополнили список его наград.

– Проникся я, понимаешь ли, Василий, идеями марксизма-ленинизма, еще в окопах на первой войне с немцем. Когда большевики временных скинули, я сразу к ним и подался. Верой и правдой служил новой власти. Только вот власть эта оказалась вовсе и не народной? Одурачили нас коммуняки, облапошили? Землю крестьянину обещали отдать – не отдали! Деревню разорили и разграбили продразверстками. Самых крепких мужиков изничтожили, в Сибирь да в другие безлюдные места на смерть поотправляли. Знал бы я, Василий Палыч, как после войны жить будем, увел бы свой эскадрон к белым в самом начале войны братоубийственной. За что, спрашивается, головы друг другу рубили? Чтоб супостата на трон посадить? Бога отвергли, бесы. Храмы везде рушат, нелюди. Стоном стонет простой народ от такой жизни…

– Ты отец тише говори такие слова, народ в камере разный? Стукнет сволочь какая, – беды не оберешься.

– Да я ж потихоньку душу изливаю, Василий. Не должон гнилой человечишка услышать? Ты вот чего послушай парень – смерть свою чую, немного мне осталось совсем. Присмотри за внучком моим, добрый ты человек. Дай мне слово, помру тогда с легкой душой.

– Обязательно присмотрю, дед Егор, есть у меня задумка одна насчет Алешки…

Была когда-то у деда Егора своя семья. После Гражданской войны вернулся домой в деревню под Тихвин, где ждали его жена и сын. Занялся крестьянским делом – пахал землю, держал скотину. С помощью жены, – Матрены Семеновны, да подросшего сына, поставил дом. В трудах и заботах быстро пролетели десять лет. Новая власть присылала за хлебом отряды красноармейцев, но размежеванную на деревенском сходе землю некоторое время не отбирала. В тридцать втором сын привел в дом невестку, жить стали вчетвером. Неожиданно тяжело заболела и быстро угасла Матрена Семеновна. После смерти супруги надломилось что-то в душе Егора, стал часто болеть. Крестьянский труд уже не радовал его как прежде, а усталость к полудню валила с ног. Но деваться было некуда, невестка ходила не сносях, и работать по хозяйству сын ей строго-настрого запретил. Так вдвоем и тащили свое хозяйство, но не бедствовали. В тридцать третьем невестка родила сына, назвали Алешкой. А еще через год нагрянула беда. Из города, с отрядом красноармейцев, приехал комиссар, в кожаной тужурке, при кобуре с маузером. Кучка деревенских активистов провела собрание и признала семью Егора кулацкой. Коллективизация прошлась тяжелым катком по их деревне еще в тридцать первом году, но его как заслуженного красного командира, тогда не тронули, а тут вдруг передумали. Сына и невестку, с ребенком на руках, арестовали. Всю скотину конфисковали и угнали на колхозный двор. Деда Егора все же не тронули, но из просторного дома выселили и определили жить в старую баньку на окраине деревни. Не выдержала душа Егора такой несправедливости, тяжело заболел он и слег на долгое время. Помогли соседи. Кто поесть принесет, кто ведро воды колодезной, а одна, согнутая в поясе старушка, взялась травами его на ноги поставить. И через полгода поставила. Встал Егор худой и бледный, голова белее снега, широкие некогда плечи стали узкие и сутулые. Соседи стали называть его дедом. Через год получил дед Егор письмецо из Казахстана. Сын писал как плохо живут они в ссылке, как люди там мрут от голода и ночных холодов, как каторжная работа на соляных копях сводит с ума. Умолял приехать к ним и забрать, пока еще живого Алешку. И дед Егор не выдержал. Собрал в дорогу видавший виды солдатский вещмешок, прицепил на старую гимнастерку два ордена Красного Знамени, заколотил дверь баньки досками, и пешком пошел на железнодорожную станцию. До места ссылки он добрался неожиданно легко. Помогли ордена и потрепанный мандат красного командира. Милиционеры отдавали ему честь и помогали садиться в поезда. Определяли на ночлег в зданиях вокзалов и объясняли как доехать до Казахстана. Военные подвозили на проселочных дорогах и делились с ним едой. Даже комендант спецпоселения сдуру отдал ему честь, не поинтересовавшись, кто он такой, и откуда появился в запрещенном месте.

Увидев своих, дед Егор прослезился. Его воображение даже не могло такого представить: сын и невестка были похожи на живые мумии, а внук представлял собой маленький бледный скелетик обтянутый кожей.

– С голодухи пухнем, батя. Алешку кормить нечем, молока у жены уже давно нет, хлеба одну пайку на троих дают. Сердце кровью обливается, глядя на него, а сделать ничего не могу? На тебя, родной надеемся, больше не на кого? Спаси сына, отец, унеси его отсюда. Начальству скажем, что помер он, закопали в степи. Ну а мы уже не жильцы, ни сегодня – завтра помрем. Прощай, и сейчас же уходи, пока охрана не пронюхала что ты здесь…

Дед Егор обнял их на прощанье, и с внуком на руках, сразу ушел в степь… Одному Богу известно, куда подевались все болезни и хвори.

Без малого месяц, он нес внука безлюдными степями к железной дороге. Пришлось делать огромный крюк, чтобы миновать станцию, на которой высаживали с поездов спецпереселенцев.

На той станции дежурили вооруженные патрули и у всех подозрительных граждан проверяли документы и багаж. За вынос хоть и маленького, но все же внесенного в списки ссыльного, наказание полагалось суровое. Встреча с безжалостными охранниками спецпоселения означала арест, что никак не входило в планы деда Егора, поэтому он и предпочел обойти стороной столь опасное место.