Татьяна Труфанова - НЕ/ДРУГ

Аля присела на скамейку.

– Как вы говорите, вас зовут?

– Альбина Свирская.

– Рад встрече, Альбина. Как меня зовут, надеюсь, вы знаете?

Естественно, это же Феллини! Нет, Рязанов времен «Служебного романа». Нет, лучше Кристофер Нолан.

Яично-желтая липа сказала листвой «пфф» у Али над головой.

В реальности режиссеры, если и удостаивали посещением кастинги, не представлялись вовсе. Как и прочие лица. На доступных по объявлениям пробах Аля видела перед собой двух-трех человек (редко больше), которые не называли своих имен и смотрели на Свирскую усталыми флисовыми глазами. Но сгустившийся сейчас перед ней воображаемый режиссер понимал в кино побольше их всех и он, конечно, хотел узнать Алю получше.

– Что рассказать вам, дорогой Кристофер? Года в два или три я проглотила волчок. Так моя бабушка говорила. Вроде, у одних шило в заднице, а у меня волчок в попе. Извините, из песни слова не выкинешь! Я в детском саду то и дело пела и выступала: от улыыбки станет всем светлеей – и тэ пэ. А потом дедушка мне сделал театр из фанерной коробки. Куклы – пластилиновые, самодельные (мнутся и пахнут). И я – одна за всех на разные голоса: за царевича и Кощея, Гермиону и Снейпа… Что еще? Я путаю синус с косинусом, зато тексты запоминаю с лету. Вот вы дайте мне роль – проверите! Я свои реплики в пьесе со второй читки помнила наизусть. Отчего люди не летают, как птицы? Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела! Я ходила в театральную студию, между прочим, пять лет. Можно сказать, была примой. Как нам хлопали после «Ромео и Джульетты»! Стою на сцене, ноги трясутся, кланяемся зрителям, а шум у меня в ушах такой, словно я под динамиком с меня ростом. Я все помню: букеты после спектакля, как я потом розы спасала в ванной, помню свое джульеттино платье (белое с зеленым бархатным кантом, мы сами шили), как мы с подружкой гуглили театральные вузы, читали про каждый, воображали… Ну вот. А потом я провалилась во ВГИК. Кристофер, вы ж понимаете, что это ерунда? Скольким знаменитым актерам так говорили: нет таланта, не подходите… Я читала, это же сплошь и рядом! Вот хоть этот… забыла фамилию. А я волновалась. Может, поэтому еще? На последнем туре срезали. Ну, возвращаюсь я с чемоданом в Ярославль…

«На щите» – сказал дедушка. Когда отправлял, говорил: «Давай, на щите или со щитом!» А оказалось, на щите. Дед замечательный. Але вспомнилось, как уютно сидеть в глубоком кресле, поджав под себя ноги, читая что-нибудь, и тут слышишь тихий стук карандаша – не поворачиваясь, ясно, что это дед задумался, проверяя рефераты, выстукивает ритм на столе. Дед преподает историю в универе. Это он когда-то рассказал про ярославский театр – что нет, не просто абы какой драмтеатр в провинции, а между прочим – первый из русских! В тысяча семьсот пятьдесят-лохматом году открылся, купеческий сын Федор Волков замутил это дело, не сиделось ему в лавке, понимаешь. Сначала дед рассказал, а потом уж в театральной студии про это уши прожужжали. Традиции, есть чем гордиться, бла-бла-бла. Где Федор Волков и где я? С какой стати мне взаймы за его театр гордиться? Я за себя хочу. Но пока не выходит. Понимаешь, Кристофер?

Кристофер – ты на самом деле Кристофер Робин, а я – Винни, опилки в голове. Бестолочь. Но у меня был свой угол, нора, теплый дом. Снаружи – обычная панельная многоэтажка, но зато с балкона немножко видно Волгу. Восьмой этаж, закаты – только сиди и смотри. Мы с Веркой так и сидели на балконе, весной-летом зависали часами… (Это моя подруга – Верка.) Весной на всех наших подоконниках – зеленые ростки рассады в картонных пакетах от молока (бабушкины старания). Весной были мечты, что вот-вот поступлю и тогда… Когда мечтаешь, не ценишь того, что есть. А теперь понимаешь, что эти посиделки-нежности, домашние запахи, своя нора – это прошлое, оно уплывает на отколовшейся льдине все дальше. Даже если я облажаюсь тут по всем статьям, если жизнь выпихнет из Москвы обратно в Ярославль, мне в тот дом уже не попасть. В то детское, глупое, теплое, когда – ты не знаешь – а тебя ведь обнимают, защищают со всех сторон: дед и бабушка, своя нора, синий занавес в театральной студии, который всегда на своем месте. Не попасть.

Пока, Кристофер. Ты пиши, звони. Я до пятницы совершенно свободна.

Петлявшие дорожки Мосфильма привели Свирскую обратно к тому павильону, который она покинула час назад. Она подошла к стальной крашеной двери, замерла: зайти? А вдруг… Если спросить про какую-нибудь роль, работу… Серый прямоугольник таинственно молчал, как сейф с россыпью бриллиантов внутри, код от которого ты не знаешь.

Аля решительно дернула на себя тяжелую дверь.

Вот странность – в коридоре, в шаге от двери, стояла высокая худая девушка лет двадцати пяти – тоже замершая перед дверью, как Аля только что. Девушка ждала чего-то с растерянным, загнанным выражением на лице, будто у собаки на цепи, которой некуда бежать от палки. Сквозняк снаружи взметнул ее тусклые вьющиеся волосы.

– Ээ… – Аля посторонилась, удерживая дверь, чтобы девушка могла выйти.

Та очнулась от оцепенения и, воскликнув: «да-да, спасибо!», выскользнула тонкой тенью наружу. Через секунду она подвернула ногу на ровном месте, неловко взмахнула рукой – папка, зажатая у нее под локтем, выпала и бумажные страницы разлетелись вокруг.

– Да что ж ты за тупица! – вскрикнула девушка, чуть не плача.

Она имела в виду себя, поняла Аля. Она бросила дверь, опустилась на корточки, помогая девушке собирать листы (какие-то договора – Аля мельком увидела пункты, «стороны обязуются…»). Подоспел ветер, разметал часть страниц еще дальше. Аля пустилась за ними в погоню.

Подобрав с жухлого газона последнего белого беглеца и стряхнув грязь, Свирская вернулась к неуклюжей девице.

– Повезло, что дождя сегодня не было, – сказала Аля.

– Мне все равно, – невпопад ответила девушка. – Но спасибо.

Она была бледной, как бумага под пасмурным светом, и Свирская, подумав: «Болеет? Или случилось что?», неожиданно для себя сказала:

– Я, кстати, кофе хотела попить, не хотите присоединиться? У вас такой вид, что кофе не помешает. Здесь наверняка есть столовка или кафе…

Девушка скривилась, как от зубной боли, и Аля не сразу поняла, что это означает улыбку.

– Нет, у меня еще столько дел, надо бежать! А то начальница съест.

Аля пожала плечами, пробурчала мультяшным голосом:

– Да пустяки, дело житейское!

– Нет-нет, – девушка снова скривилась в улыбке, – Но спасибо, правда, спасибо.

Тут тяжелая дверь павильона распахнулась, выстрелив высокой фигурой. Жукова – дама-продюсерша, на которую час назад понадеялась Аля.

– Варвара! – грозно начала дама, но остановилась, заметив Алю.