Фред Варгас - Холодное время

– Я не унижен, а ошарашен.

– И что вы теперь думаете? О знаке?

– Он не имеет отношения к Революции. В противном случае не было бы намека на короля.

– На обезглавленного короля, Данглар. Это разные вещи. Можно рассматривать его как знак высшего Террора, высшей кары.

– Если именно это намеревался изобразить убийца.

– Должно быть, совпадение. Достаточно поразительное.

– То есть наш убийца увлекается историей.

– Вовсе не обязательно. Даже мне этот рисунок знаком. Наверно, у убийцы прекрасная память.

– Гипермнезия.

– Как у Виктора, например.

Адамберг вел машину молча, они уже подъезжали к Парижу.

– Мы, как выясняется, совсем не одни на свете, – заметил он, обгоняя грузовик. – Одним словом, это некто, кто размышляет о Революции.

– Несомненно.

В противоположность Данглару, Адамбергу не требовался долгий сон. Он открыл глаза в семь часов и, пока его сын Кромс [2] См. роман Фред Варгас “Заповедное место”. резал хлеб, зарядил кофеварку. Кромс заморачивался не больше отца, и поэтому ломти у него получались толстые и разнокалиберные.

– Трудная ночь была?

– Покойник в долине Шеврёз. Допросы, его сынок, нервозный и смазливый, как девчонка, секретарь с весьма причудливой памятью, жлоб, заправляющий конезаводом, женщина в лесной хижине, кабан, местный ресторанчик, гильотина Людовика Шестнадцатого, прóклятая башня, заваленная вороньим пометом, и все это в местечке под названием Брешь, не обозначенном на карте.

– Все рассыпается?

– Наоборот, все свалено в кучу.

– Вчера голубь залетал. Ты его пропустил.

– Он уже месяца два не показывался. С ним все в порядке?

– Лучше не бывает, но он опять насрал на стол.

– Хотел тебя порадовать.

В девять часов Адамберг собрал практически всех своих подчиненных в самом просторном зале, который Данглар когда-то удачно окрестил Соборным. А самый маленький, где офицеры собирались узким кругом, – Залом капитула. Эти названия вошли в обиход. Заспанный Данглар в это утро тоже сидел в Соборном зале, протягивая руку к стаканчику с кофе, который принес ему Эсталер. Тут, как и везде, молодой бригадир разносил всем кофе – он сам выбрал себе эту миссию и блестяще с ней справлялся – в отличие от всех прочих миссий, как считали некоторые. Ну а вообще в его вытаращенных зеленых глазах, казалось, застыло выражение крайнего изумления. Эсталер поклонялся двум кумирам – комиссару и могучей и всемогущей Виолетте Ретанкур, которой родители явно по недоразумению дали имя нежной фиалки, не ожидая, что дочка вымахает до метра девяноста четырех сантиметров и наберет сто десять кило мышечной массы. Глубинная несхожесть двух божеств то и дело повергала Эсталера в печальное недоумение, ибо на развилке ему трудно было выбрать правильный путь.

Адамберг, не имея ни малейшей склонности к обобщениям и внятным отчетам, переложил эту задачу на плечи Данглара, который кратко изложил факты, начав с женщины в ванне – полностью одетой, уточнил он, обращаясь к лейтенанту Ноэлю, известному пошляку, – и закончив пробежкой по лесу вслед за кабаном. Он строго соблюдал хронологию событий, не отклоняясь при этом от темы, и это искусное хитросплетение неизменно восхищало Адамберга. Все, разумеется, понимали, что майор Данглар не преминет сделать пару ученых загогулин, и это слегка удлинит его повествование, но им было не привыкать. Майор Мордан, заинтригованный женщиной в лесной избушке и зловещей башней, вытянул длинную шею, увенчанную сморщенной головой, и сразу стал похож на пожилую цаплю, меланхолически поджидающую рыбу. Мордан слыл тонким знатоком сказок, что, впрочем, являлось слабым подспорьем для службы в уголовном розыске, равно как и недюжинные познания Вуазне в области ихтиологии – науке о рыбах, Адамберг в конце концов уяснил это. Особенно хорошо он разбирался в пресноводных рыбах. Страсть Вуазне, правда, распространялась на животный мир во всем его многообразии, так что он сразу задумался, какие именно представители семейства вороновых населяют башню, – галки, вороны или грачи?

И только тихий и незаметный Жюстен, сидевший рядом с Ретанкур, которая с легкостью могла сдуть его с места, аккуратно все записывал.

Пока Адамберг отдирал с брюк колючки, Данглар пустил по кругу рисунок загадочного знака, и все по очереди растерянно качали головами, за исключением лейтенанта Вейренка де Билька, пиренейца и уроженца тех же мест, что и Адамберг. Вейренк на мгновение задержал бумажку в руке под внимательным взглядом комиссара, помнившего, что его земляк в первой своей жизни преподавал историю.

– Никаких идей, Вейренк? – поднял голову Адамберг.

– Не знаю. Это репейник?

– Да, прошлогодний. Он высох, но все равно здорово цепляется. Мне лично это напоминает гильотину. Давайте, Данглар, вам слово, только не застревайте слишком долго на Жозефе Игнасе Гильотене.

Довольно вялый доклад Данглара о Людовике XVI, округлом лезвии и его последующей трансформации в прямое и наклонное, был встречен растерянным молчанием. Только Вейренк усмехнулся, глядя на Адамберга, и на сей раз в его задранной губе и косой улыбке чувствовалось скрытое удовлетворение.

– Революция? – спросила Ретанкур, сложив полные руки. – На этой идее, я думаю, можно поставить крест?

– Я ничего не утверждал, – отозвался Адамберг. – Я лишь сказал, что меня это наводит на мысль о Революции. Экспертиза показала, что знак начертили именно так – сначала две вертикальные палочки, потом изогнутую линию, потом наклонную перемычку.

– Идея красивая, – вмешался Меркаде, который в кои-то веки бодрствовал, проявляя максимальную живость ума.

Меркаде, страдая гиперсомнией, вынужден был каждые три часа уединяться для сна, и весь личный состав, сплотив ряды, скрывал этот факт от дивизионного комиссара.

– Но все же, – продолжал он, – не совсем понятно, откуда взялась гильотина смешанного революционно-монархического типа в контексте исландской трагедии.

– Совершенно непонятно, – согласился Адамберг.

– Тем более у нас нет никаких подтверждений тому, что речь идет об убийствах, – сказал Ноэль хриплым голосом, засунув кулаки в карманы кожаной куртки. – Может, наши покойники, Алиса Готье и Анри Мафоре, воспылали друг к другу страстью, несмотря на мороз, – усмехнулся он, – и теперь решили вместе уйти из жизни.

– Но у нас нет ни малейшего следа их звонков друг другу, – сказал Данглар. – Бурлен проверил его телефонную линию за год.

– Готье могла ему писать. Они покончили с собой, оставив свой личный условный знак. Нет, тут ничто не указывает на убийство.

– Теперь указывает, – сказал Адамберг, взяв мобильник. – Лаборатория не теряла времени даром. Данглар сообщил вам, что руки самоубийцы, Анри Мафоре, были покрыты порохом. Но в таком случае предполагаемый убийца в перчатках должен был нажать на большой палец Мафоре, чтобы выстрелить, и тогда порох бы не попал на ноготь. А порох везде. Значит, самоубийство. Но я попросил их провести более детальные анализы.