Валя Шопорова - Тени. Книга 2. Что, если у каждого есть второй шанс?

– Ашот, – обратилась к мужчине Хенси, – а… – она сделала небольшую паузу, медленно облизнув губы. – Ашот, ты говорил, что у твоего имени интересная история, расскажешь мне?

– Да-да, конечно, – кивнул мужчина.

Воодушевившись интересом к себе и тем, что пациентка наконец-то перестала односложно и бесцветно отвечать на его вопросы, а начала спрашивать и просить сама, мужчина улыбнулся и подсел чуть ближе, всего на несколько миллиметров, чтобы не нарушить приличную дистанцию, но, всё-таки, несколько сократить её ради удобства взаимодействия. Устроившись, он продолжил:

– Это был 1987 год…

– Я думала, ты младше… – сказала Хенси, сощурившись.

– Ты не дослушала, меня тогда ещё не было, я родился в 1992 году, это начало истории.

Девушка хмыкнула и кивнула, показывая, чтобы мужчина продолжал.

– Тогда ещё шла война в Афганистане, мой отец был военным и так получилось, что его отправили туда с новым подкреплением войск… Тогда моя мать была беременна моим старшим братом, но отец не стал сопротивляться и отправился в пекло боя, так сказать. Он так и сказал маме, уходя: «Я вернусь, обещаю, ты только фото моё сыну показывай, чтобы узнал меня, когда увидит». И он не обманул, хотя, могло получиться, что он бы не вернулся… Это был 1989 год, практически конец военных действий, все были на издохе, все хотели мира…

Ашот замолчал на несколько секунд, то ли вспоминая, то ли собираясь с силами. В такие моменты обычно берут за руку, говорят что-то ободряющее, но рядом с мужчиной сейчас был не кто-нибудь, а Хенси, потому ему предстояло справиться самому.

Всё, что сказала ему девушка, было:

– Если тебе сложно об этом говорить, ты не обязан.

«Я-то точно знаю, каково это – говорить о боли и через боль…», – продолжила про себя она.

– Нет, Хенси, всё в порядке, – улыбнулся мужчина, но чуть менее лучисто, чем обычно. – В одном из последних сражений мой отец с боевыми товарищами попали в ловушку. Они отбивались, как могли, пока моему отцу не угодил в голову разрывной снаряд, точнее, угодил он не в голову, а рядом, но всё равно травмы моего отца были несовместимы с жизнью…

Хенси вопросительно изогнула бровь, потому что не вязались слова «жизнь отца была несовместима с жизнью» с «меня тогда ещё не было». Но девушка не стала спрашивать, решив дождаться разъяснения от говорящего.

– Его доставили в госпиталь, а оттуда в больницу, желая, так сказать, устроить ему достойный конец, потому что в его жизнь никто не верил…

«Как мне это знакомо…», – подумала Хенси, тихо, но тягуче глубоко вздыхая.

– И там, – продолжал мужчина, – был хирург, который, вопреки всем прогнозам и советам отказался оставлять моего отца умирать, он взялся за него и… И спас! Череп моего отца собирали по кусочкам, всего было четырнадцать осколков, его мозг был повреждён почти во всех областях… Но этот врач справился, спас его и не только вытащил с того света, но и обеспечил ему достойную жизнь, он помог ему не только жить, но и остаться не инвалидом, не контуженным! Этому врачу, который, впоследствии, стал его добрым другом, мой отец был обязан жизнью и пообещал, что обязательно назовёт сына в его честь, потому что такое не забывается. Врача звали Ашот, а сын, который родился у моего отца через три года после трагедии и спасения – я.

Ашот улыбнулся и слегка опустил голову, смотря на Хенси, она также едва заметно улыбнулась, не обнажая зубов, одними уголками рта.

– Так и получилось, что старший брат у меня – Айви, младший – Рон, а я – Ашот, – доктор вновь улыбнулся, будто бы немного виновато.

– Очень интересное разнообразие, – кивнула Хенси. – Но, мне кажется, в тебе есть нечто от… Ашота, в том смысле, что в тебе есть нечто восточное… Ведь это восточное имя?

– Да, восточное, – кивнул мужчина. – Но, ты права, Хенси, будучи подростком, я начал узнавать про свои корни и выяснилось, что в роду у меня есть армяне. Дедушка моего отца, получается, мой прадедушка, которого звали Барсег, иммигрировал в Америку, где и родился мой дедушка, отец…

– А мать твоя кто? Какой национальности?

Хенси давно сделала для себя вывод о том, к кому принадлежит милый доктор, но всё же решила спросить у него самого, как у первоисточника.

– Она еврейка, – ответил он. – Да, вот такая у меня странная семья.

– Это здорово, когда есть семья, – ответила Хенси и добавила про себя:

«Хотя мне бы она сейчас только мешала, да и не могу я представить, что есть в этом мире кто-то, на кого мне не плевать…».

Хенси сидела, не двигаясь, прямо, пожалуй, слишком прямо держа спину, будто перед ней был не знакомый доктор, а английская королева. Ашот, практически стоял перед девушкой на коленях, давно оторвав пятую точку от стула, словно забыв, что его можно придвинуть и поставить удобнее. Мужчина был занят, полностью поглощён тем, что вызывало в глазах Хенси некое подобие улыбки, что зажигало в них искры жизни.

Он устанавливал ей протез, который она выбрала ещё три недели назад и обладания которым ждала долгий двадцать один день. Слишком долго в рамках месяца – слишком мало в рамках жизни или вечности…

– Кажется, всё, – утвердительно, но не слишком уверено сказал Ашот, отнимая от железной и живой плоти девушки руки, но в следующий миг вновь касаясь её подушечками длинных пальцев.

Невесомое, практически неощутимое касание совершенно не раздражало кожу, оставаясь на грани порога ощущений, едва заметно щекоча нервы. Хенси едва заметно улыбнулась, думая, а в следующий миг озвучивая свою мысль:

– У тебя красивые руки, особенно пальцы… – она опустила взгляд вниз, цепляясь им за кисти мужчины. – О таких говорят – «руки пианиста»… Ты не занимался этим? – она подняла глаза, впиваясь ими, ожидая, требуя ответа.

– Нет, – Ашот покачал головой и всё-таки вернулся на стул. – Я не играл на пианино, точнее, почти не играл, всего два года, это ведь не считается?

Он поднял глаза на Хенси, та пожала плечами, показывая, что здесь имеет значение лишь его мнение, она не желает вмешиваться. Ашот продолжил:

– Но я окончил музыкальную школу по классу тромбона.

– Тромбона? – переспросила Хенси. – Ты первый, кого я знаю с подобным образованием…

«Что ж, – подумала Хенси, наблюдая за лёгким смущением мужчины. – Везёт мне на музыкантов: Бруно играл на скрипке, Тимоти был пианистом, но всегда предпочитал гитару… Вот только Мориц никогда ничем подобным не увлекался, он всегда был слишком далёк от прекрасного…».