Константин Аршин - Тузы Майкла Паркеса

Або тяжело поднялся.

– Закурить, говорю, не будет? – осклабился второй.

Это он звал Або минутою раньше.

– Я не… не… не курю.

Або заикался. Он не знал, что в таких случаях отвечать, но он точно знал, что в таких случаях бывает. Бывает больно.

– Спортсмен что ли?

– Н… Нет.

– А бежал, как спортсмен, – первый задиристо посмотрел на второго. – Деньги есть, спортсмен? – осадил он Або и схватил его за рукав.

– Н… Н… Нет, что вы. О… Откуда?

– Ты чего зубы скалишь, скотина?! – левый глаз второго сильно задёргался. – Он тебе по-хорошему говорит: деньги гони!

– Не… Не… Нет у меня…

Голос Або срывался на хрип. Он глотал ртом холодный воздух. Он боялся простыть, но ещё больше он боялся быть битым.

– Ты чего весь дрожишь, солдатик? – добродушно расхохотался третий. – Холодно тебе у нас что ли?

– Д… Д… Да…

– Я не слышу!

– Д… Да-да! Холодно. О… Очень холодно.

– Сам-то откуда? Я вижу, нездешний. Чёрный, как обезьяна. В наших лесах такие не водятся.

Второй прыснул от смеха, а первый высморкал обе ноздри в придорожный сугроб.

– Цх… х… хинвал, – Або покраснел.

– Грузинская ССР? – третий присвистнул. – Так ты грузин? Далеко тебя, братишка, занесло. Как зовут?

– А… А… А…

Або не поднимал головы. Как Божьи заповеди, он чтил заветы отца: хищникам ни при каких обстоятельствах не стоит смотреть в глаза – они чувствуют страх и нападают.

– Не важно. Проверь его, живо, – воровато огляделся второй.

Первый запустил свои грязные руки с нестриженными ногтями в карманы демисезонного пальто Або.

– Чисто, – недовольно произнёс он. – Где деньги, клоун?

– Снимай! – второй мерзко икнул.

– Что… Что снимать? – не понял Або.

Его спина вспотела, а голые пальцы задеревенели.

– Пальто, бл… дь, снимай! – гаркнул второй. – До казармы недалеко, так допрыгаешь…

– …как кенгуру, – заржал молчаливый третий.

Всё это время он исправно стоял на шухере и говорил редко, но метко.

– Я… Я… Я… – Або не хватало воздуха.

– Что?

– Я не… не… не буду, – набрался невиданной храбрости он.

– Чо ты сказал, солдатик?

– Я не… не… не буду, – повторил Або.

Вышло не совсем твёрдо.

– Пика, а клоун с яйцами, – усмехнулся второй и замахнулся на Або кулаком.

– Давай без имён, – огрызнулся третий.

От страха Або зажмурил глаза. Хулиганы пропали. Он рассчитывал, что они не появятся снова… но они появились.

– А так? – ржавое лезвие маленького перочинного ножа упёрлось в тонкую шею Або.

Або покачнулся в надежде на то, что теряет сознание.

– Снимай! – гаркнул первый и, воспользовавшись ситуацией, ловко подсёк его ногу своей.

Або не успел сгруппироваться и растянулся на заснеженном холодном асфальте.

– Получил, а? – второй пнул его по больной левой ноге. – Ещё хочешь?

– Эй, молодёжь, отвалите от парня!

Первый неуверенно обернулся. Второй, а затем и третий последовали его примеру.

Я не торопился. Я не бежал. Шаг мой был размеренным и тяжёлым. Всем своим видом я давал хулиганам понять, что я буду стоять на своём до конца, и сломать меня им не удастся.

– Ты кто такой, дядя? – опешил второй.

Первый крепко сжал в ладони рукоять перочинного ножа.

– Твоя совесть, – выкрикнул я и ударил третьего из них, Пику, самого щуплого, по голове.

Ноги хулигана подкосились, и он намертво сел в сугроб. В глазах у него потемнело, а в ушах зазвенело. Пика не потерял сознание – он притворился. Он не собирался калечить себя непонятно за что.

– Вася, бей его! Вася, бей! – забыв о конспирации, заорал первый, и второй смело ринулся на меня с кулаками.

Я уклонился, резко ушёл вниз и ударил его правой внутренней стороной ладони под коленную чашечку. Вася взвыл и потерял равновесие. Нога его вышла из строя – он не мог больше продолжать драться.

– Последний раз говорю, оставьте парня в покое.

Я наступал. Або лежал на асфальте и даже не порывался подняться. Мне не откуда было ждать помощи. Впрочем, как и всегда.

– Ты чего? Ты чего? – первый махал перед моим носом ножом безо всякой боевой подготовки. – Подходи, а? Подходи! Боишься?

– Ты подходи.

Я был вправе рассчитывать на его скорейшую тактическую ошибку, и она не заставила себя долго ждать. Он поскользнулся, рука его ушла далеко влево, путь был свободен. Я сделал два шага навстречу, выставил правый локоть и со всей силы врезал им ему в челюсть.

– Ай! – пискнул безымянный главарь нерадивых хулиганов и пыльным мешком рухнул на снег.

Всё было кончено.

– Поднимайся, – я осмотрел поле боя и протянул Або правую руку. – Ты в порядке?

– Я… Я… Они… А… А… А ты?

– В полном. Не бойся. Тебе повезло, что меня задержала жена, – я улыбнулся.

– Спасибо.

Або расплакался и по-братски обнял меня.

– Не за что. Ты чего? Пошли скорее отсюда, пока эти гаврики не очнулись.

– Пошли, – согласился он, размазал по щекам слёзы и преданно засеменил вслед за мной.

Даже отдалённо Або не напоминал мужчину – он походил на побитую жизнью дворнягу, жалостливо скулящую в неотапливаемом подъезде.

– Ты чего не ударил? – я замедлил шаг и поравнялся с Або.

– Костя, я… – ему не было оправданий, – я испугался…

– Кого?! Этих отбросов?! Они бы раздели тебя, Чичуа. Раздели зимой!

– У с… самого здорового из них б… был нож.

– Эка невидаль, нож, – я хрустнул седьмым позвонком. – Ты же срочник. Солдат непобедимой страны. Ладно, проехали.

Або ещё несколько раз всхлипнул и замолчал.

– Пришли, дзмао (брат), – я указал ему на КПП. – Ты как?

– Уже лучше…

– Согрелся?

Або поник головой:

– Ты никому не расскажешь?

– Я? Никому, – расхохотался я. – Но если бы и рассказал, никто бы не удивился.

Репутацию Або невозможно было испортить ничем.

– Я знаю…

– Выше нос, Чичуа, – я похлопал Або по плечу, – и помни: каждый храбрец в глубине души чего-то боится.

– Спасибо… за всё…

– Тебе спасибо. Ты – моя белая сущность здесь. С тобой я по новому вижу мир.

– Алло… Ой, кто там? – грустная Гела Ломидзе подошла к домофону и сняла запылившуюся со вчерашнего вечера трубку.

«Кто может идти к источнику,

не должен идти к кувшину.»

(с) Леонардо да Винчи.

СССР. Цхинвал.

Декабрь. 1991г. 20:20.

– Я клянусь тебе, как пред иконою,

Буду верен всю оставшуюся жизнь.

Глас мой, Гел, подобен стону он,

К Богу обращённый ввысь…

Або старался читать с листа без запинок, но голос срывался на каждой неудобной букве, словно альпинист-самоучка, спотыкающийся на пологом пригорке:

– Знаешь слово ты молитвы каждое,

В них печаль утраты и любовь.

Те года, что прожил я с тобою, Гел,

Проживать готов я вновь и вновь.