Константин Аршин - Тузы Майкла Паркеса

– Н… Нет, не били… не били. Леон сказал, что я девчонка и о… обезьяна, и что они не обижают девчонок. А Ч… Чича… Чича заржал.

Або запинался. Рыдания удушливой волной готовы были выплеснуться наружу.

– Ты ударил Леона за это? За оскорбления. За девчонку. За обезьяну.

– Н… Н… Нет… – Або отрицательно покачал головой. – Я з… з… заревел… тогда.

Арчил закатил красные от усталости и злости глаза:

– Дальше.

Он свирепел с каждым произнесённым Або словом.

– Д… Дальше они сказали, что если я зарёванная девчонка, и у меня п… потекла тушь, то я д… должна умыться в… в… в…

– Да где?! – отец проглотил слово «бл… дь». Он старался не материться при сыне. – Где?! – вспылил он.

– В женском т… туалете…

По щекам Або потекли слёзы. Они встречались на маленьком безвольном подбородке и скапывали на яркое покрывало кровати.

– И? Ты сопротивлялся? Ты отбивался?

– Они в… взяли меня н… на руки. Они н… несли меня в туалет н… на руках… В ж… ж… женский туалет.

Арчил поднялся, сел рядом с сыном и захрустел фалангами пальцев:

– Або, мальчик мой, ты сопротивлялся?

– Я? Д… Д… Да…

– Або, – отец повысил на него голос. – Ты сопротивлялся?!

– Я… Н… Н… Нет… Я н… не мог… – Або сполз по кровати на ковёр. – Я н… не смог… Мне было страшно. Я боюсь. Боюсь драться… Я б… боюсь боли… Их было… было… было так много… Я никогда бы не смог п… п… п…

Он замолчал:

– П… П… Победить…

– Их было ТРОЕ! – Арчил вскочил и забегал по комнате.

Казалось, сейчас он ударит Або по лицу.

Або задрожал:

– Я к… клянусь… Я н… никогда бы… н… не смог… победить…

– Ты прав. Ты никогда бы не смог победить, – прохрипел отец, – и никто бы не смог…

Сын поднял на него глаза. В кои-то веки они излучали надежду. Неужели отец понял его? Неужели отец принял Або таким, каким он родился?

Арчил стал пунцовым:

– …но ответить и проиграть и позорно сдаться – это разные вещи, – тихо закончил он.

– Я… Я…

– Ты трус, Або. Ты жалкий трус. Я тебя таким не воспитывал.

– Но я… я… Мама…

Дверь отворилась. В тёплую комнату, словно холодный уличный ветер, ворвалась мама Або, Тамина Чичуа.

– Арчил, – осуждающе прошептала она, обнимая ребёнка. – Ты не видишь, он плачет?

– Ты подслушивала?

– Ему плохо. Они…

– Ты подслушивала?! – загнанным в угол клетки львом зарычал отец.

– Нет… – Тамина опустила глаза. – Всего несколько минут…

– Я не воспитывал из него тряпку!

Арчил по-женски всплеснул руками:

– Он… Он…

Тамина упала перед мужем на колени и обхватила голову сына руками.

– Прав, Леон! – губы отца задрожали. – Прав Чича! Тамази! Он… Он девчонка!

– Не слушай его, Або, – она закрыла нежными материнскими ладонями его красные от стыда уши. – Не слушай, малыш.

– Малыш?! Да ему скоро в армию! Пускай слышит! Пускай весь дом слышит! Мой единственный наследник – тряпка! Он боится ударить! Боится получить сдачи! Падает в обморок при виде крови! Он не может постоять за себя, как же он постоит за нас с тобой в старости?!

– Нам будет не надо…

– Мне плевать, что он думает! Мне плевать, кто что думает! – Арчил пнул угол кровати ногой и схватил сына за плечи. – Ты с нами, Або? Ты меня слышишь?

Очень грубо, но он пытался до него достучаться.

Або заливался слезами:

– Мама…

– Не надо, – рыдала Тамина. – Прошу…

– Бей! – сипел в агонии жестокосердный отец. – Бей меня! Бей всегда! Бей всех! Бей первым! Не позволяй никому вытирать о тебя ноги! Бей в лицо! Не бойся проиграть! Не бойся боли! Не бойся убить или быть убитым! Не бойся смерти! – он отшвырнул Або от себя, как слепого котёнка. – Бойся унижения! Бойся позора! Умри героем, но не живи тряпкой! Сегодня ты опозорил не только себя, ты опозорил меня, её… Ты опозорил нашу фамилию… Ты опозорил мою фамилию, Чичуа! Ты опозорил весь мой род! Мой папа воевал…

Арчил замахнулся на сына тыльной стороной ладони. Тамина закрыла ребёнка грудью.

– Мне противно иметь с тобой дело, Або, – руки Арчила дрожали, а в глазах показались слёзы. Слёзы разочарования.

Он вышел из комнаты, демонстративно захлопнув дверь.

– Родной, – Тамина помогла сыну подняться.

– Мама… Мама… Я…

Або хотел оправдаться перед отцом. Доказать ему, что он ошибается, что Або не такой, каким Арчил описал его только что. Або колотила крупная дрожь. В этот вечер у него поднялась температура. Або заболел и болел очень долго.

– А Костя выйдет?

«Лучше умереть, когда хочется жить,

чем дожить до того, что захочется умереть.»

(с) Э. М. Ремарк.

СССР. Тверь.

Ноябрь. 1985г. 18:25.

Серёга переминался с ноги на ногу в холодном подъезде. Ему было неловко.

– Сынок, к тебе пришли, – моя мама, Людмила Георгиевна, позвала меня из коридора. – Что у тебя с лицом, мальчик?

– Да так… – Серёга невразумительно покачал головой.

Лицо Серёги представляло собой не лучшее зрелище. Ссадины и цветущие кровоподтёки украшали мужчину в глазах женщин, но пугали в глазах матерей.

– Что значит «так»? – строго переспросила Людмила Георгиевна. – У моего сына нос разбит и порвана бровь. У тебя всё лицо в синяках. Он подрался с тобой? Что у вас, честное слово, произошло?

– Ничего… – Серёга отступил на один шаг назад.

Он готов был пуститься наутёк в любую секунду.

– Как это «ничего»? – она всплеснула руками. – Что вы не поделили? … Сыночка! Сына!

Она торопила меня.

– Да так… – повторил Серёга.

Он стыдился. Стыдился нашей нечестной драки. Стыдился своего безоговорочного поражения.

– Чо, мамуль? – я подкрался к ней сзади и поцеловал её в щёку.

– Не чокай. Это к тебе, – мама, преподаватель высшего учебного заведения, закатила глаза. – С ним подрался?

– Нет, – я отчаянно замотал головой так, что она заболела. – Я же тебе говорил, я не дрался. Мы в школе бегали, и я упал…

– Упал? Как же, как же, – Людмила Георгиевна замахала на нас руками. – На него, что ли, упал? На его кулаки?

– Мамулечка, я сейчас… я быстро… – я надел на ноги сланцы и, закрыв за собой деревянную дверь, вышел в холодный подъезд. – Чего тебе? – зло прошептал я так, чтобы мама не слышала. – За добавкой пришёл? Ещё хочешь?

– Погоди. Я это… – Серёга не знал, куда девать руки со сбитыми в кровь костяшками. – В общем это… прости меня…

Он не смотрел мне в глаза. Он изучал недавно помытый дежурной соседкой подъездный пол.

– Простить? – удивился я. – За что?

– Я был не прав… тогда. Да и вообще… Ты дрался, как лев… как мужчина, – он протянул мне свою правую руку. Она сильно болела. Костяшки на ней были содраны до основания.

Я пожал её безо всякого страха:

– Ты тоже.

– Да? Серьёзно? – Серёга улыбнулся. – Тогда чо… друзья?