Елена Богатырева - Однолюб

О чем они там говорили – неизвестно, только через полчаса Ирина возвратила Стасю домой, осторожно ступая и ведя ее под локоток, словно вернула фарфоровую статуэтку, взятую напрокат. Потянулась как кошка, кинула Славе снисходительно-кокетливо: «Пока, Славик!» – и, покачивая бедрами, выплыла за дверь.

Слава развел руки и даже поздравил Стасю. Сказал, мол, здорово их там на психологическом факультете обучают, раз и одного курса не закончившая студентка за полчаса привела в чувство такую истеричку. Пошутил еще, мол, деньги за такое нужно брать, и немалые. Того стоит. А Стася стоит молчаливая, задумчивая и вся словно светится. «Знаешь, – говорит, – я ведь ей будущее предсказала». – «Как? Опять?» – нахмурился Слава, не любил он эту тему. «Сама не понимаю, явилось все вдруг, я и сказала ей. Не все, конечно, но, главное, про мужа…» – «Про сожителя», – перебил Слава, очень уж ему хотелось перебить Стасю. «Не важно. Сказала, что вернется он через два дня», – «Во-первых, – попытался вразумить Слава, – нехорошо людей обманывать. А во-вторых, предлагаю куда-нибудь смыться через два дня. Боюсь, что, не дождавшись своего мужика, эта газель тебя копытами забьет…» Стася ничего ему тогда не ответила, только улыбнулась загадочно, да и не ему вовсе, а своим мыслям.

Через два дня Слава на всякий случай отпросился с работы пораньше. Ирка в гневе была еще ужаснее, чем в слезах. Стасе Слава объяснил, что сегодня короткий день в честь Международного дня технолога, и вида не подал, что явился ее защищать. Целый вечер он провел в напряжении, как гладиатор перед выходом на арену, представляя, какими грязными словами будет ругаться газель, что ей ответит бедная Стася, как он встанет между ними и что при этом произойдет. Роль героя его пугала, но все-таки почетная была роль, претендовала на вечную благодарность спасенной стороны.

Ира явилась только на третий день. Снова упала Стасе на грудь, но на этот раз со слезами благодарности. Славу сразу попросили не ходить к ним на кухню, откуда в течение двух часов доносились восторженные: «А я ему говорю… А он мне говорит…» В конце концов соседка убежала к вернувшемуся сожителю, а Стася с тех пор стала совсем задумчивой.

Слава долго не мог понять – что к чему, пока не выяснил, что соседка напела Стасе что-то там такое про призвание, про Божью милость и благодать, про то, что нельзя такое от людей прятать, что, мол, делиться нужно с людьми, обещала водить клиентов и хвалила ее талант. «Ха-ха-ха, – сказал Слава по слогам, потому что смеяться ему вовсе не хотелось. – Надеюсь, ты не принимаешь ее слова всерьез?» – «Конечно, нет», – легко согласилась Стася, и Слава впервые почувствовал в ее голосе скользкую фальшивую ноту. «Одну минуточку, – простонал Слава. – Ты что? Хочешь быть похожей на этих?» – и он стал трясти перед ней газетой, пестрящей объявлениями: сниму порчу, верну вашего мужа, помогу обольстить чужого. «Вдумайся только! Кодирование на деньги! – процитировал он свистящим шепотом. – Сплошной дурдом!»

Но Стася в данный момент была где-то очень далеко и реагировала как-то странно. Ее лицо на минуту полыхнуло краской, потом мертвенно побледнело, и она кинулась в комнату дочери. Леночка спала, подложив ручки под голову, и тихо вздыхала во сне. Стася упала рядом на колени и закрыла лицо руками, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. «Что с тобой? – Слава всерьез забеспокоился и совершенно растерялся. – Стася, тебе плохо?» – «Уже нет, – ответила она тогда. – Все прошло». Он не стал спрашивать, что она видела, что за страшное видение. Если честно – он испугался. Почему Стася бросилась к Леночке? Что может случиться с их дочкой? Ветрянка может случиться, Слава болел в детстве. Чешется немного, а так – пустяк. Ссадина может случиться или ангина. А больше – ничего. Он не сомневался, что, пока твердо верит в это, с дочерью ничего не случится.

Слава дожевывал слегка подгоревшие макароны, когда в двери повернулся ключ. Он выскочил в коридор и, наклонившись, распахнул объятия, как делал это всегда при встрече со своей маленькой принцессой. Но там, внизу, где должна была быть Леночка, оказались лишь Стасины ноги и незнакомые мужские брюки. Слава выпрямился, но не успел стереть с лица приготовленную для дочки дурашливую улыбку.

– Слава, познакомься, это Яков Аркадьевич, – быстро произнесла Стася, не дав ему рта раскрыть.

Невысокий пожилой мужчина с весьма живописной внешностью протянул руку:

– Как говорится, здравствуйте, – сказал он печально. – Думаю, наше знакомство не продлится долго, но все-таки рад, ужасно рад.

– Я тоже, – не найдя ничего лучшего проговорил Слава. – А вы…

– Я, собственно, к вашей супруге, на консультацию, – объяснил Яков Аркадьевич.

Слава перевел взгляд на Стасю, но та уже открыла дверь в их единственную комнату и предложила Якову Аркадьевичу войти.

– Я буду через минуту, – предупредила она. – Осваивайтесь.

– Я понимаю, вам нужно настроиться, – грустно произнес Яков Аркадьевич, усаживаясь в кресло. – Можете не обращать на меня внимания. Тем более что оно мне скоро не понадобится вовсе…

– Это еще что такое? – свистящим шепотом спросил Слава, когда они остались вдвоем. – И где наша дочь?

– Это – ко мне, – твердо сказала Стася. – А наша дочь у своей бабушки.

– Как это?! – Славиному возмущению не было предела. – Ты хочешь сказать, у моей сестрицы? То есть у своей тети?

– Она теперь еще и бабушка, – отрезала Стася, – и может посидеть с внучкой или с племянницей, пока я работаю.

– Что ты делаешь?

– Работаю. У меня сегодня два приема. Люди позвонили вчера, очень просили принять.

– А-а-а, – простонал Слава. – Докатились. Это все газель полоумная, вот откуда ветер дует! Стало быть, ты собираешься дурачить народ? – Последние слова он произнес нарочито громко. Хоть и получилось петушиным фальцетом, но он был рад: пускай и Яков Аркадьевич послушает.

– Я не дурачу, – обиженно сказала Стася. – Это мое призвание!

– Дай-ка я пощупаю твой лоб! Странно, температура вроде нормальная, а такой бред несешь. В общем, так: я немедленно еду за Леночкой, а когда вернусь, надеюсь это шапито уже закончится. Если это и призвание, то оно совершенно дурацкое!

И Слава вышел, хлопнув дверью.

По дороге в офис Петр предпринял попытку взять себя в руки или по крайней мере унять дрожь, бившую его с тех пор, как он обнаружил исчезновение Людмилы. Войдя в кабинет, он отменил все встречи, назначенные на вечер. Настроение у него было чуть приподнятое и чуть торжественное. Такое состояние он помнил с детства – когда заболеваешь, все вдруг представляется немного ярче, чем обычно, каждая мелочь приобретает смысл, и самое противное – так становится жалко себя, хоть плачь. Эти детские слезы в подушку он, став подростком, вспоминал с негодованием. Но чувство жалости к себе – стало с тех пор безошибочным симптомом надвигающейся болезни. Даже если температура еще не поднялась выше тридцати шести и шести, он мог поспорить – болезнь взяла его в плен, она уже в нем.