Княженика Волокитина - Муравьиная ферма. Мистический триллер

***

Дэн знал, что с его другом творится неладное. Нет, внешне это был все тот же Крис, выдумщик и шалопай.

Но Крис больше не заговаривал ни об игре в шпионов, ни о той ночи. А после заката лицо Криса неуловимо менялось, и в глазах друга Дэн видел полосы красного цвета, неуловимые и страшные.

Впервые он заметил их, когда прибежал к Крису вечером, чтобы рассказать ему о том, что тело Билли Сандерса нашли.

Крис спокойно выслушал сбивчивый рассказ, изобилующий ненужными подробностями, а когда Дэн дошел до того места в своем рассказе, где тело Билла вытаскивают из канавы, он… улыбнулся. Кривая улыбка растягивала его губы в стороны все сильнее, и наконец из горла Криса вырвался гортанный смешок. Дэн оторопел и умолк на полуслове.

– Крис… Ты чего смеешься, Крис…

Крис продолжал хохотать, громко, взахлеб смеялся, утирая выступившие слезы ладонью, и когда Дэн поймал его взгляд, то увидел в нем кровавые всполохи. Дэну даже почудилось, что в зрачках Криса бились яркие мотыльки пламени. Дэн отпрянул.

– Что у тебя с глазами? Крис, что с твоими глазами???

Крис перестал смеяться и красные всполохи в его глазах исчезли.

– Извини, Дэнни. Сам не знаю, что на меня нашло. Бедняга Билли Сандерс. – Крис выглядел виноватым, и Дэн тут же устыдился. Они оба пережили нелегкую неделю, и он принял свет заката за… Сам не знает, что.

Дэн похлопал Криса по плечу.

Это ты меня извини. Черт знает что творится. Сперва миссис Сандерс травит себя, потом Билли умирает. Паршивое вышло лето.

***

Инспектор Томпсон придерживался схожего мнения.

– Скажи-ка мне, Джонни, сынок, что за чертовщина происходит в городе этим летом? Сколько лет уже здесь не было насильственных смертей и самоубийств? И зачем, скажи на милость, этой Мелиссе понадобилось убивать себя, даже еще и таким дерьмовым методом? Отравление цианидом, мальчик мой, это жуткая смерть. Она не застрелилась, не спрыгнула с башни и не повесилась – и поэтому, прости за отвратительный каламбур, это дело повесили на нас с тобой.

– Что вы думаете по поводу Билли, ее сына, сэр? Эти смерти связаны между собой?

Разумеется, Джонни. Вот только найти концы всей этой истории нам будет очень непросто.

Крис Пайз теперь боялся ночи. Он не мог вспомнить, когда впервые ощутил недомогание, однако каждую ночь его сильно рвало, голова раскалывалась от страшной боли, и в ушах непрерывно звучали крики. Крис рыдал в подушку, зажимал себе уши и до крови искусал губы, пытаясь вести себя тише, чтобы не разбудить мать.

В ее комнате под подушкой он нашел таблетки, которые Джули принимала на ночь, и отсыпал себе несколько штук. Впервые ему удалось уснуть спокойно, но уже на следующую ночь таблетки не подействовали.

У Криса начались провалы в памяти.

Он никому бы не признался, что в ночь перед предполагаемым убийством Билли, он проснулся у себя дома от собственного крика, а в его кровати вновь лежали комья тяжелой влажной земли и медальон Билли, который тот всегда носил на шее. Мелисса Сандерс, узнав медальон, могла бы оказать неоценимую услугу полиции. Но она уже ничего не могла опознать.

Крис зарыл медальон на пустыре, отстирал простыни и отсыпал из баночки еще немного снотворного. Пусть одна таблетка перестала действовать, он выпьет две и даже три, лишь бы урвать несколько часов сна. Тогда он почувствует себя лучше, и возможно, вспомнит, где бывает по ночам.

Крису было очень и очень страшно. Он даже подумать не мог о том, чтобы рассказать матери о том, что с ним происходит. Может, священник мог бы ему помочь.

Приняв две таблетки снотворного, Крис действительно забылся тяжелым сном. Тело его благодарно отключилось, а сознание, воспаленное и измученное, больше не могло сопротивляться и впустило Зверя внутрь Криса.

Зверь был в ярости. Он все знал. Он знал о снотворном, знал, что утром Крис твердо решил пойти к местному священнику и все ему рассказать.

Ему, Крису, выпала великая честь служить Мастеру, а он, словно жалкий мышонок, дурманит себя химией, смеет сопротивляться! Крис хочет умереть? Или Крису мешает его мать? Тогда Зверь устранит ее, эту досадную грязную помеху, устранит руками Криса, чтобы выжечь все то, что осталось в Крисе от его жалкой человеческой душонки!

Крис, в забытьи, метался по кровати, лоб его горел, веки дрожали. И когда он проснулся утром, свежий и отдохнувший, он твердо знал, что именно ему следует делать. Предрассветную темноту комнаты освещал красный свет, исходящий из его зрачков.

Дональду Уизерби до векового юбилея оставалось два года. Он был еще крепок и свеж, а его состояние было одним из самых внушительных среди жителей Лейкфорда.

Поговаривали, что Уизерби сколотил свое состояние во время войны, продавая кое-что япошкам, но подробностей никто толком не помнил, да и война казалась чем-то таким же древним, пыльным и забытым, как сам старый Дональд.

Дом Уизерби был таким же огромным и старым, как тот, что купил Оуэнс, и с каждым днем Бетти Уизерби было все труднее убирать его в одиночку.

Некоторые комнаты были заперты вот уже несколько лет, но ведь оставались еще кладовые, просторная гостиная с персидским ковром на полу, который не брала ни одна щетка, и кухня, и спальни – Дональд был нежадным и нежно любил свою жену, несмотря на то (а может, благодаря тому), что прожил с нею без малого шестьдесят лет. Он легко согласился с ее робким предложением нанять помощницу по хозяйству.

Эми Джонс появилась в их доме через неделю. Бетти она сразу пришлась по душе – молодая, но почтительная и такая расторопная! В первые же дни дом стал просто сверкать чистотой. Эми бесстрашно залезала в самые темные и пыльные углы, куда старики не могли забраться уже долгие годы, боясь свернуть себе шею.

Девушка поселилась у них – это было обязательное условие, и настояла на нем Бетти.

Решение обзавестись помощницей стоило жизни пожилой женщине.

***

Старый Дональд сидел в кресле, наблюдая, как Эми стирает пыль с камина. На ней была плиссированная юбчонка, и, когда она вставала на небольшую скамеечку, чтобы дотянуться до верхних полок, Дональд мог видеть узенькую полоску ее трусов.

Он совсем забыл, как это выглядит. Забыл, какого он пола, и зачем живет. Эта мерзавка издевалась над ним, Дональд был в этом уверен. Нарочно виляла задницей, нарочно наклонялась, протягивая ему газету, и тогда большие белые сиськи болтались прямо перед его лицом, и он с трудом сдерживал себя, чтобы не вцепиться своими зубными протезами в эту молочную мякоть.

Дональд ненавидел молодых.

Он завидовал им, их жизни, тому, что они будут жить – а он умрет, и умрет очень скоро, не сегодня-завтра, и кто-то другой, молодой и наглый, укусит эти сиськи, а не он, не Дональд, а чем он хуже… Он заслуживал жить, как никто другой, и на войне он зубами рвал глотки врагов, чтобы только жить, дышать и чувствовать, только чтобы знать, что кто-то другой сегодня ляжет в неглубокую братскую могилу, но не он, не Дональд. И он убивал молодых, таких же, как он сам, и каждый раз, спуская курок, молился о том, чтобы вражеская пуля не задела его самого. Потому что он очень хотел жить.