Виктория Платова - В тихом омуте…

Старуха согласилась и даже научила меня нескольким приемам с еще дореволюционной историей – настоящий русский бильярд, не какой-нибудь вшивый американский! Мы катали шары целыми днями, а вечерами и ночами я оставалась одна. Заключенная, как моллюск, в створки своей раковины-маски, я вдруг обостренно начала чувствовать запахи – прибитой дождем пыли, фаршированных перцев, дорогих духов и пота, причудливо смешанных и поднимающихся облаком кверху.

Я еще не видела своего лица, но уже кое-что придумала для своей девочки, для Евы. Я оставила ей южное происхождение, так или иначе прорывающееся иногда в мягком акценте, – вот только сместила географические координаты ее рождения. В ее жизни было чуть больше моря, чем у меня, чуть больше солнечных дней в конце октября и намного больше мужчин. Мужчины всегда были моим слабым местом.

Впрочем, справедливости ради, – слабым местом было и все остальное, но начать я решила с голоса.

Только мой голос мог выдать меня – мой всегда монотонно-тихий, извиняющийся голос, испуганно реагирующий на любое обращение. Такого голоса не могло быть у Евы, обожающей Жака Превера и французские качественные мелодрамы с умными и всегда ускользающими диалогами. Часами я варьировала тембр, пока не остановилась на одном, уж никак не могущем вызвать подозрений и страшно далеком от меня, прежней.

Это был низкий голос – низкий, но без вульгарности ресторанных певичек. Такой голос знает себе цену, он не позволит ущипнуть себя за задницу – разве что бокал шампанского за ваш счет и больше никаких вольностей.

Я записывала возможные варианты этого голоса на Левин старенький магнитофон, забытый под кроватью в спальне, и гоняла его до одури, повторяя свой новый голос, вдалбливая его до автоматизма, – и это было похоже на лингафонные курсы. С той лишь разницей, что я приучала себя даже думать этим голосом.

Когда новый тембр прочно укрепился в моем сознании, я приступила к его расцветке. Он должен быть немного усталым, потому что женщина интересна только своим прошлым, в котором может наврать с три короба; он должен быть чувственным (боже мой! Это бесстыдное искушающее имя Ева подвигло меня на эти подвиги – прав был Влад!); он должен был раздеть кого угодно и сам раздеться; но в нем должны иногда прорываться интонации маленькой девочки, страдающей лейкемией, – чтобы его хотелось защитить, прижать к груди и уже не отпускать.

«Ну, ты даешь, мать! – всплыл Иван, когда тренировки были закончены. – Не вовремя я умер!»

«Точно-точно! – поддержал Ивана Нимотси. – Не будь идиоткой, устраивайся на секс-телефон! Через неделю получишь звание ударника труда и уйму денег. Мужики будут к тебе в очередь стоять, даже из Ханты-Мансийска приедут по этому случаю, помяни мое слово!»

«Здорово получается… Ева», – скромно похвалила меня Венька.

…Маску сняли через двенадцать дней вместе со швами на груди.

Я снова была на даче Влада, в его операционной.

– Ну, посмотрим, что получилось! – Влад легко снял маску, она осталась в его руках, а в мое освобожденное беззащитное лицо впились иглы вполне безобидного, но уже основательно подзабытого воздуха.

– Надеюсь, все в порядке, доктор? – сказала я своим новым голосом, навсегда поселившимся во мне.

Влад оторопел, даже маска чуть не вывалилась из его рук.

– Ну, ты даешь! – наконец сказал он. – Это имя тебя к рукам прибирает, точно!.. «Мирабил дикту»!

– В общих чертах я поняла. И, заметьте, даже не спрашиваю у вас перевода.

Влад аккуратно взял меня за подбородок, приподнял лицо, внимательно осмотрел.

– Жалкое зрелище, да? Сплошной кровоподтек, как после боев без правил? – Я чувствовала свое голое вспухшее лицо, ничем не защищенное и еще не готовое сражаться и побеждать.

– Прекрасно, прекрасно, – промычал Влад, – прекрасное лицо. Все должно быть в порядке. Витенька будет приезжать к тебе, менять повязки. Еще дней пятнадцать, пока не сойдут кровоподтеки. Выпишу тебе направление на электрофорез, это необходимо. И некоторые другие вещи.

– Витенька? А почему Витенька? Вы ведь лечащий врач, – как черт из табакерки выскочил мой новый голос и обиженно закусил губу в конце предложения.

– Я всего лишь эпизодический персонаж, – Влад заговорщицки подмигнул мне, – ладно, приступим к груди.

– У меня никогда не было такого шикарного бюста! Еще раз спасибо, доктор!

– Шикарная грудь – это еще не все. Главное – уметь ею хорошо распорядиться… Дискомфорт не чувствуешь? Вообще, как с чувствительностью? – Влад профессионально безразлично занимался моей грудью.

Это не было болезненным, но оставляло ощущение нереальности происходящего: неужели это я, цинично подправленная человеком, который мне нравится и которому я совершенно безразлична? Я ничего не знала о нем, и он не хотел знать обо мне ничего… Нет, кое-что я все-таки знала: дискета под паркетной половицей, одна из немногих его тайн, связанных с риском. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что он делает криминальные пластические операции, и одно только это заставляет его пить водку и только тогда обращаться к женщинам на «вы»… Но все-таки он был симпатичен мне. Человек, рассматривающий других людей, как бракованный материал, – с точки зрения коррекции носа и иссечения избытков кожи лица; мужчина, набивающий женские груди силиконовыми и полиуретановыми валиками вместо того, чтобы целовать их.

Бедняжка.

Я впервые поймала себя на мысли, что это слово относится к кому-то другому, не ко мне. Конечно, Ева вступила в свои права – загнанной в мышеловку Мыши становилось все меньше; она смиренно сидела лишь в складках лицевых кровоподтеков, но и это скоро пройдет, и тогда ее не останется совсем…

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Собственноручно ( лат. ).

Рука руку моет ( лат. ).

Видна птичка по полету (лат.) .

Золотая середина (лат.) .

Я сказал (лат.) .

Пока дышу – надеюсь (лат.) .

Так сказал учитель (лат.) .

Вода жизни (лат.) – здесь водка.

Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо (лат.) .

К праотцам (лат.) .