Екатерина Неволина - Глаза ее куклы

Единственное оживление в вечер внес появившийся Костя. Он посидел с нами минут десять, повеселив нас сетевыми анекдотами, и поспешно сбежал, ссылаясь на неотложные дела. Не знаю, были ли у него и вправду дела, однако мне показалось, что он просто не хочет нам мешать.

– А у Кости девушка есть? – спросила я Пашу, когда его друг исчез за дверью.

Костя далеко не красавец – высокий, плечистый, с простым, даже топорно вылепленным лицом, так что, глядя на него, я всегда хотела взять в руки стик и немного подправить… Сделать бы поизящнее линию подбородка, вылепить скулы, удлинить коротковатый нос, чуть тронуть линию разреза глаз – пожалуй, вышло бы значительно лучше.

– У Костьки-то? Девушка? Если только виртуальная! – хохотнул Павел.

А жаль. Константин довольно милый и, похоже, надежный. Жаль, что девушки таких редко замечают.

На следующий день я снова заглянула на сайт. Ник ничего не написал. Зашла на его страницу. Возможно, все, что меня интересует, отыщется там или в Instagram. Но нет, ничего подобного. Еще раз пролистала его материалы, в которых и вправду было много о куклах начала двадцатого века. Впрочем, ничего принципиально нового я для себя не открыла. То, что фарфоровые куклы сначала изготавливались во Франции, а с конца восьмидесятых годов девятнадцатого века основное производство перешло в Германию, знала и без того. Как и об основном материале, из которого их делали, – бисквите – неглазированном фарфоре. Америку тут не откроешь.

И что же теперь? Этот Ник появился на горизонте, заинтересовал и исчез? У меня имелось два выхода: поступить по-умному, то есть забыть об этом, или начать совершать глупости. Думаю, нет нужды пояснять, как именно я поступила.

«Люблю ярко-желтые и зеленые хризантемы», – написала я и на миг замерла, прежде чем отправить сообщение. И все-таки, что я творю, и главное – зачем? Сама же не думала про этого Ника ничего хорошего, и тем не менее он оказался событием в моей овсяночной жизни.

– Может быть, я открою твою тайну, – сообщила я Гретхен и решительно нажала на ввод.

Гретхен, как водится, ничего не ответила и смотрела по-прежнему невозмутимо. Как-то от отчаяния я думала отнести эту куклу оценщику, но так и не решилась. Для моей семьи она всегда значила слишком много и, несмотря на нанесенное ей увечье, являлась, пожалуй, основным ценным предметом.

Десятки раз осторожно вылепляя очередное кукольное лицо, я пыталась искупить ту давнюю вину, но до сих пор не смогла, по крайней мере горечь не проходила, а взгляд Гретхен оставался таким же презрительно-укоризненным. Она реально изменилась в тот самый день. Я даже сличала фотографии – старые, сделанные до катастрофы, и новые – и готова спорить, что взгляд Гретхен стал другим. Она не готова простить мне обиду.

Как бы мне хотелось знать о ней больше…

1944 год, начало августа

Посмотрев в зеркало, Моника нахмурилась. В последнее время муж часто отлучался, а она переживала – и вот пожалуйста, под глазом наметилась явная морщинка, а лицо бледное, какое-то уставшее. Сегодня Стефан наконец будет дома, а значит, нужно оказаться на высоте!

Покачав головой, Моника принялась делать маску на основе бодяги, рецепт которой получила от матери. Затем с тревогой посмотрела на часы.

– Грета! – позвала она кухарку. – Все готово?

– Да, фрау Моника, – рыжая полноватая кухарка в присутствии хозяйки будто вытягивалась в струнку и явно робела, но это к лучшему, ведь строгость необходима в некоторых вопросах, панибратства с прислугой Моника, как и ее мать, не одобряла. – Все сделано, я достала фарфор и серебряные приборы.

– Хорошо, – молодая женщина позволила себе улыбнуться. – А салфетки?

– С оленями, фрау.

На миг Моника задумалась: вроде подходят для обычного семейного ужина, однако сегодня хотелось чего-то особенного.

– Достань фамильные, с орлами. Это все.

Кухарка удалилась, а Моника занялась приведением себя в порядок. В заключение она раз двести провела щеткой по пышным золотистым волосам и снова тщательно осмотрела свое отражение. Нет, она все еще очень хороша, ярко-синие глаза сияют, а морщинка пропала – возможно, она только померещилась. До прихода Стефана оставалось время, и молодая женщина заглянула в детскую.

– Мамочка! – маленький Эмиль бросился ей на шею, и Моника расцеловала сына в тугие, сладко пахнущие щечки.

Он был уже наряжен в новый костюмчик и казался ангелочком – волосы тоненькие, мягкие, золотые, в Монику, а глаза серые, отцовские. Их долгожданный любимый мальчик, настоящий подарок неба, ведь они со Стефаном уже не верили, что у них могут быть дети, когда он появился.

– Ты мой любимый, хороший мальчик! – Моника взяла сына на руки. В свои неполные четыре Эмиль был тяжеленьким, но разве чувствуешь тяжесть, когда поднимаешь родную кровиночку! – Сегодня приедет папочка. Ты скучал по папочке?

– Очень, – подтвердил мальчик. – Где папа? Я хочу к папе!

Моника кивнула няне, чтобы та ушла, и, не спуская Эмиля с рук, села на диван в детской.

– Понимаешь, – сказала она, заглядывая в глаза сыну. – Сейчас очень тяжелое для всех нас время. Папочке нужно очень-очень много работать. Но скоро все будет хорошо, мы справимся, наш папочка к нам вернется и больше не будет уезжать. Понимаешь, Эмиль?

Он подумал и только после этого серьезно кивнул.

Ее ангелочек стал уже совсем взрослым и очень умным.

– Все будет хорошо, – повторила Моника.

Она и сама верила, что вскоре все вернется на круги своя, так, как было до войны. В наполненной солнечным светом детской невозможно думать о плохом, здесь сердце, как цветок, открывается навстречу радости, и можно верить, что зло никогда не войдет в этот дом, построенный с заботой и любовью, а под его сводами будет всегда звучать смех.

Вернется Стефан, они заживут как прежде: счастливо и легко. Эмиль вырастет, закончит школу, познакомится с хорошей девочкой… Например, Агнесса, наверное, могла бы ему подойти, или Аделина… Они поженятся, и когда-нибудь уже их дети будут жить в этом доме, снова наполняя его веселыми голосами и беззаботным смехом.

Так было и так будет, ведь этот прекрасный уголок мира создан для счастья.

– Мамочка, а можно мне посмотреть тебя кукольную? – попросил мальчик жалобно. – Ну пожалуйста!

На секунду Моника задумалась. Но лишь на секунду – разве можно отказать в чем-то собственному ребенку?

– Мария! – позвала она няню. – Посмотри за Эмилем, я сейчас вернусь.

– Слушаюсь, фрау Моника. – Девушка присела в полуреверансе.

А Моника отправилась в кабинет, где в запертой секции старинного дубового шкафа, принадлежавшего еще предкам Стефана, стояла золотоволосая синеглазая кукла. Черты ее лица в точности соответствовали чертам семнадцатилетней Моники, и, взглянув на куклу, она в очередной раз убедилась, что время еще не коснулось ее, она так же красива, как в те дни, когда впервые встретилась со Стефаном и они влюбились друг в друга. Сначала отец был против и называл Стефана неблагонадежным выскочкой, но ее избранник сумел доказать свою перспективность, и отцу не оставалось ничего другого, как сдаться.