Рик Мофина - Если ангелы падут

Благоговейный трепет перед Сан-Франциско – огнями Койт-Тауэр, [18] 64-метровая башня, мемориал волонтерам, погибшим при тушении пожаров; с нее открывается отличный вид на город. финансовым кварталом, Пирамидой, холмами, мостами, Заливом – у Рида давно уже схлынул.

На красный свет он въехал в Морской парк – район особняков у подножия холмов, видами соперничающих с Рашн-Хилл и Пасифик-Хайтс. Квартал граничил с небольшим парком с вкраплениями каменных столов, на которых перманентно прописались шахматные доски. Старики-европейцы привезли сюда свои реликвии, чтобы играть товарищеские матчи и предаваться воспоминаниям. За особняками тянулись ряды кондоминиумов. Степенное, чуть сонное сообщество с мягко поблескивающими «Ягуарами», «БМВ» и «Мерседесами» вдоль улиц.

Аккуратно подстриженные кустарники и изгороди скрывали в себе постукивание теннисных мячей, плескание частных бассейнов и, с большой долей вероятности, приглушенные диалоги инвесторов.

Машину Рид поставил возле трехэтажного эдвардианского дома, где обитал еще с пятерыми жильцами. Хозяйкой дома была Лайла Онеску – румынская матрона цыганских кровей, квартира которой находилась в двух кварталах отсюда. После отъезда Энн с Заком одинокое житье в доме стало Рида тяготить. И вот приятель расхвалил ему «виллу» Лайлы Онеску – жемчужина посреди Морского парка, ухоженная, тихая. Сто баксов в неделю за комнату на втором этаже, с санузлом и кухней на троих жильцов. Теперь это был его дом.

Рид поднялся по скрипучей лестнице, где его приветствовала записка, приклеенная скотчем к его двери: « Где оплата? Л. Онеску ». «Вот черт. Просрочил на две недели. Ничего, завтра выдам ей чек, как обещал». Так размышлял Рид, нащупывая в кармане ключ.

Его комната могла похвастаться тремя эркерными окнами с видом на Марину и Пасифик. Противовесом этой роскоши смотрелась общежитская односпальная кровать со смятыми простынями. У другой стены опять же атрибуты роскоши – зеркальный комод и декоративный камин. Напротив кровати стоял небольшой письменный стол, а посредине комнаты, на паркетном полу и в обрамлении выцветших, с прозеленью цветочных обоев, красовалось изодранное, но удобное кресло-кровать. Диплом Рида, две наградные статуэтки, передовица «Стар» и фотопортреты Энн и Зака в серебряных рамках стояли чуть бочком, прислоненные к каминной полке в надежде, что в любой момент по свистку будут собраны в дорогу. Рядом с комодом над полом возвышалась шаткая стопища газет. Она начала расти с того самого дня, как он переехал – через три недели после того, как Энн покинула их бунгало на Сансете. С ее уходом их дом стал мавзолеем их брака. Риду оставалось из него уйти или быть в нем погребенным. Свой дом они по обоюдному согласию сдали в аренду.

По коридору Рид сходил на кухню за льдом, а вернувшись, плеснул в стакан немного «Джека Дэниелса», стянул с себя одежду, небрежно кинув ее в бельевую кучу размером со свинью (тоже выросла в углу), и переоделся в спортивные трусы. Затем открыл эркерное окно и стал созерцать мерцающие огни «Золотых ворот».

Все, чего он хотел в этом мире, – это быть репортером. Мечта мальчишки из Страны большого неба. [19] Прозвище штата Монтана. Шесть дней в неделю отец приносил домой газету, «Грейт Фоллс Трибьюн», а малыш Том расстилал ее в гостиной на полу и читал матери новости.

В одиннадцать он уже шагнул на газетную стезю – в буквальном смысле, став разносчиком той самой «Трибьюн». Тащился по снегу, дрожал под дождем, изнывал под зноем с холщовым мешком, почти черным от типографской краски и перекинутым через плечо словно сбруя. Отец привязал к сумке ремень так, что она висела как продолжение самого Рида. При доставке газеты он ее заодно читал, мечтая, что когда-нибудь вот так, печатным шрифтом, увидит здесь и свои репортажи. У Тома было сорок клиентов, и каждый день, пока сумка пустела, он успевал прочесть содержание всей газеты.

Ежедневные жизненные коллизии приводили его в трепет. Он подсел на новости, как на иглу, и заделался экспертом по текущим делам. В школе он из мальчишки-газетчика вырос в доподлинного спецкора, снабжая своими статьями школьную стенгазету. Позже в Университете Миссури его приняли в журналистскую школу, где он познакомился с Энн с факультета бизнеса. Ее карие глаза и улыбка реально вышибали его из колеи. Она была из Беркли и уже смолоду хотела детей, а также свой собственный магазин детской одежды, дизайн которой она бы создавала сама. «Но это секрет», – предупредила она его.

Он тоже хотел семью, но сначала все-таки вымостить карьерную дорожку и, возможно, начать писать книги. Последняя часть тоже была секретом. Если о написании книг говорить вслух, то с этим наверняка ничего не получится.

После университета они поженились. Через несколько недель Том Рид нашел себе работу в Сан-Франциско. Энн была счастлива вернуться в район Залива, где она будет рядом с матерью. Что до Рида, то он решил использовать Сан-Франциско как плацдарм.

Он размахнулся на материал для «Ассошиэйтед Пресс» и выдал историю о русской мафии, с которой попал в шорт-лист Пулитцеровской премии, но не допрыгнул. Зато ему предложила работу «Сан-Франциско Стар»: репортер криминальной рубрики с повышением зарплаты вдвое.

Энн устроилась администратором в одной из больниц Сан-Франциско. Ночами она работала над бизнес-планом и дизайном одежды. Рид постоянно разъезжал, много работал и редко бывал дома. Годы шли, а семейный уклад все как-то не выстраивался.

И тут словно гром среди ясного неба: Энн забеременела. Том Рид был ошеломлен. И конечно же, не готов.

Она забыла про свои таблетки, когда они отдыхали в Лас-Вегасе. Он намекал, что она это сделала специально. А она отрицала. Спорить они не захотели. В последующие месяцы оба отмежевались, замкнулись в себе. Энн появление ребенка приветствовала, Рид настороженно к нему готовился.

Присутствуя при появлении своего сына на свет, он ощутил накал любви, который в себе даже не подозревал. Но уже вскоре сцепился с мыслью о собственной бренности. Она его пугала; ошеломляла сознанием того, что в его жизни, по сути, так мало времени для свершений. Он был отцом. И страшился с этим отцовством не справиться, не оправдать. А потому компенсировал это единственным известным ему способом: стремясь через работу обеспечить сыну наследие как человек, так или иначе оставивший на земле свой след.

Чтобы Заку было кем гордиться. Как следствие, «Стар» стала для него и семьей, и любовницей. Энн и Зак становились людьми, которых он, казалось, ценил только по мере надобности. Они делили с ним мебель, продукты из магазина. Внешне он мало чем отличался от любого другого молодого мужа и отца. На самом же деле он делился собой лишь тогда, когда это было ему удобно. Было мило, когда Зак подражал ему и хотел стать репортером, таким же как папа. Успокаивало понимание Энн, что у него никогда нет на них времени. Но что-то рушилось – мало-помалу, день за днем. Рид был слеп к тому, что происходило, не обращая внимания на то, что Энн с нуля одна поднимает свой магазинчик, а Зак предоставлен сам себе. Он стал чужаком, принуждающим их обходиться без него.