Уоррен Мерфи - Последнее испытание

Для нее явилось полной неожиданностью, когда его вдруг обвинили в убийстве.

Мальчик, которого она знала, не был способен на такое. Но он стал моряком, служил во Вьетнаме. А Вьетнам... он сломал и изменил множество характеров. Мужчины возвращались оттуда истощенные, с впалыми щеками и пустотой в глазах. Значит, именно Вьетнам изменил его. Правда, вернувшись, мальчик сменил зеленую униформу на синюю, мирную. Но та, зеленая, успела-таки изменить его душу.

День, когда его казнили, стал одним из самых горестных в ее жизни. Сестре Марии Морроу казалось, что она потеряла частичку себя.

Теперь же, когда тело отказывалось слушаться, а все органы чувств вдруг словно онемели, сестра Мария Маргарита смиренно ждала смерти.

Господь не спешил забирать ее к себе. И она лежала и думала о мальчике-сироте, которого так испортила, искалечила жизнь.

Мальчика звали Римо Уильямс.

Интересно, замолвит ли он за нее словечко перед Господом Богом?.. Она ничуть не сомневалась в том, что Римо умер христианином.

Когда с последним поворотом шоссе, ведущим к Юме, открылся вид на гору Красного Призрака, Уильямсу С. Рому показалось, что он скачет по умирающей планете Марс.

Склоны горы Красного Призрака были цвета необожженного кирпича — красные. Вообще все вокруг было красным. И солнце нависало над головой огромным красным шаром. Холмы песчаника тоже отливали красным. И хотя Уильямс вырос среди этих ржаво-коричневых гор и холмов под ветрами, несущими раскаленные пески Аризоны, глаза его уже успели отвыкнуть от такого яростного и бьющего по нервам цвета. Цвета пустыни и одиночества.

Он сразу же как-то ослабел и ощутил дурноту, погоняя лошадь вперед, по пескам пустыни, навстречу Красному Призраку и тому, что лежало за ним.

Даже лошадь теперь словно покраснела. Вообще-то она была коричневой, каштанового оттенка, но под палящими лучами Аризоны шкура лоснилась и поблескивала красным, а жесткие волоски как будто дымились.

Несмотря на дурноту, Билл Ром на останавливался. Ему нечего дать своему народу, кроме денег белого человека и пустой, ничего не значащей славы, что пришла слишком поздно. Но это его люди, его народ, и он перед ними в долгу.

Одетый в розовую хлопковую рубашку и холщовые штаны, Билл здорово смахивал на ковбоя. На ногах — ручной работы сапоги из испанской кожи, купленные в Мехико-Сити на кредитную карту «Виза Голд». Белая стетсоновская шляпа с широкими полями была не какой-то там подделкой, а настоящей, из Голливуда. Галстук — со шнурочками с серебряными наконечниками, которые тихонько позвякивали в такт цокоту копыт. Ноги у Билла были длинные, мышцы — сухие, бугристые и напоминали перевитые узлами канаты. Рост достигал семи футов. И лишь Господь Бог знал, сколько он прожил на свете.

Никаким ковбоем Ром не был. Лицо — красное, точно породившая его земля, и все изрыто такими же морщинами и впадинами, как и склоны гор и холмов из песчаника, такими же мелкими трещинками, как и выжженная солнцем бескрайняя красная пустыня. Глаза постоянно щурятся от солнца, напоминают цветом красно-коричневую глину, что таится под слоем песка и дает жизнь злакам.

Проскакав еще мили три, всадник реагировал на красное уже не столь болезненно. Цвет песка и даже солнца поблек, и мужчине стало полегче.

Наконец впереди показалась изгородь, что-то вроде крааля. Ворота распахнуты настежь.

— Давай, Саншин, вперед! — подбодрил он уставшего коня.

Конь послушно перешел в галоп. Похоже, красное ничуть не трогало животное. Лошади вообще не различают цветов. Им неведомо, как болит и томится сердце. Лошади вообще счастливчики, думал всадник.

Билл Ром въехал в ворота, на верхней перекладине которых красовалась исхлестанная ветрами и временем надпись. Она состояла всего из двух слов, выжженных в дереве раскаленным железным прутом. Первое слово начиналось с буквы "С". Больше ничего различить невозможно. Второе слово гласило: «Резервация».

Показались первые хоганы [1] Жилище из бревен и земли у индейцев племени навахо. — Здесь и далее примеч. пер. . Двери, как и положено, выходили на восток. И на каждой крыше торчала тарелка спутниковой антенны, вглядываясь в неправдоподобно синее небо.

— Теперь ясно, на что пошли мои денежки... — пробормотал Билл, впрочем, без всякой злобы.

Из первого же хогана вышел индеец в ярко-красной клетчатой рубахе и потертых джинсах «Левис». Взглянув на пришельца, он нырнул обратно и вновь возник на пороге — на сей раз с помповым ружьем. Угрожающе взмахнул длинным стволом.

— Это земля резервации, белый человек!

— Ну, по вашим тарелкам на крыше этого не скажешь, Томи.

Ружье так и выпало из крепких загорелых рук.

— Санни Джой! Ты что ли?..

— Я вернулся.

— А мы уж думали, больше тебя не увидим.

— С чего ты взял? Деньги я присылал исправно...

— Черт, а тебе известно, что к миллиону на нашем банковском счете мы даже не прикоснулись? Потому что он пришел из Вашингтона.

— Так, выходит, мои денежки целы?

— Само собой, Санни Джой. Добро пожаловать, дружище!

Билл, он же Санни Джой, поскакал дальше. Томи пустился следом, стараясь поспеть за коричневой лошадкой, бока которой плотно обхватывали длинные ноги Билла в сапогах с блестящими шпорами. Догнал и протянул всаднику банку с холодным прохладительным напитком «Тикейт»:

— Так что все твои денежки при тебе, Санни Джой.

— Похоже, этих баночек у тебя пруд пруди, — заметил Билл Ром, дернув за колечко на крышке.

— Надо же чем-то горло полоскать. Кругом одна пылища.

— Говоришь, много пыли?

— Она нас просто убивает, Санни Джой. Сам знаешь, а иначе зачем бы тебе проделывать весь этот путь сюда из края изобилия, которым ты вечно восторгаешься.

— Знаю, — мрачно кивнул Билли Ром. — Потому и вернулся.

Он приник к банке и одним глотком осушил ее.

— Пыль, несущая смерть хоганам. Убивает всех подряд.

— Слышал. Но вроде бы ее называют по-другому, — отозвался Санни Джой.

Томи сплюнул.

— Все это белые придумали, с ихней наукой.

— Я слышал, ее называют болезнью «Сан Он Джо».

— Да что они понимают, эти белые!

— И сколько уже умерло. Томи?

Индеец фыркнул.

— Проще назвать тех, что остались. Всего несколько человек, по пальцам перечесть можно. Мы вымираем, Санни Джой. Не все сразу, постепенно. И нет нам спасения. Эта пыль, «смерть хоганам», скоро сожрет нас всех.

— Потому я и вернулся.

— Спасти нас, да, Санни Джой?

— Если смогу.

— А получится?

— Честно говоря, сомневаюсь. Ведь все, что у меня есть, — только деньги и слава. А духам смерти на них вроде бы наплевать.

— Тогда, сдается мне, ты скоро уедешь отсюда. К чему рисковать, вдыхая эту смертоносную пыль?