Эрик Ластбадер - Ниндзя

При этом боль отступала, и мне все больше хотелось перед ним открыться. Он был моим другом, и я чувствовал себя виноватым передним, отказываясь отвечать на его вопросы, эгоистом, недостойным его дружбы.

Все это время я не терял сознания — как я уже говорил, японец этого не допускал. Но постепенно боль сменилась удовольствием. Оно охватывало меня, когда я изо всех сил старался не отвечать на его вопросы. Это становилось все труднее и труднее. Несколько раз мне даже пришлось прикусить язык, чтобы не сказать ему все, чего он добивался.

Я чувствовал, как мое “я” ускользает от меня, и под ним открывается другой человек, которого я совершенно не знал. Мне казалось, что этот человек знает обо мне больше, чем я сам, и это приводило меня в ужас.

Мне мучительно хотелось открыться ему. Удовольствие росло, и я начал радоваться боли, желать ее, поскольку она связывала меня с ним. Мне казалось, если боль пройдет, у меня ничего не останется, и я сам исчезну навсегда. Время утратило для меня всякий смысл. Уже не было ни прошлого, ни будущего — только бесконечно длящееся мгновение.

И вдруг все кончилось. Я остался один. Меня сотрясали мучительные рыдания. Слез не было, потому что в моем организме уже не осталось влаги. Мне было страшно одному, как младенцу, которого бросила жестокая мать. Я знал, что когда он вернется, я расскажу ему все.

Вдруг я услышал какие-то звуки в палатке. Я подумал, что он вернулся и заплакал от радости. Я попытался повернуть голову, но ничего не увидел.

— Вставайте! — раздался хриплый шепот у моего уха.

— Что? — Мой голос звучал как у пьяного.

— Вставайте! Вставайте! Вставайте!

Я почувствовал, как чьи-то руки заставляют меня сесть. Это было совсем новое ощущение. Какое-то время я тупо всматривался в собственное тело, ожидая, наверно, увидеть клочья мяса или почерневшие побеги бамбука под ногтями.

— Сюда! — Голос звучал требовательно. — Быстрее! У нас мало времени!

Я осторожно слез с деревянного топчана и обернулся. Это был мой знакомый-инвалид. Он отвернул клапан в задней части палатки, и я увидел яркую зелень джунглей. Солнечный свет ослепил меня. Я почувствовал приступ тошноты.

Спотыкаясь, я сделал несколько шагов, и он подхватил меня, чтобы я не упал.

— Я не смогу.

— Сможете. Днем они не будут вас преследовать. Инвалид протянул мне фляжку с водой и отвернулся, чтобы не видеть, как я жадно пью.

— Хватит с нас, с нас всех, — сказал он мягко. — Это так бессмысленно. — Он двинулся вперед на костылях. — Идемте. Нельзя терять время.

Я подошел к выходу из палатки. Сердце бешено колотилось; мне казалось, что я не пройду и десяти шагов.

— Не знаю, как вас благодарить, — проговорил я.

— Не надо. Мы бесконечно далеки и никогда не поймем друг друга.

— Нет, нет. — Я протянул руку своему спасителю. Он смущенно коснулся ее. — Последний в опрос, — не выдержал я. — Кто они?

— Вам это не нужно знать. — Инвалид отвернулся. Клапан палатки разделял нас, как граница двух миров.

— Скажите. Прошу вас. Он уже стоял ко мне спиной.

— Ниндзя.

Его голос донесся точно издалека. Я пожелал ему удачи, но не думаю, что он меня услышал. Собравшись с силами, я побежал через джунгли.

Док Дирфорт сидел и разглядывал остатки своей яичницы, словно там скрывалось его прошлое. Кожа на его высоком лбу блестела от пота. Николас снова услышал тяжелое тиканье часов на стене.

Док Дирфорт поднял голову; его глаза выражали усталость.

— Я об этом никому не рассказывал, даже своему командиру, даже жене. Я рассказал тебе, Николас, потому, что уверен: ты поймешь. — Его взгляд стал теперь тревожным и испытующим.

— Значит, вы знаете.

Дирфорт даже не кивнул — страх был в его глазах.

— Что вы собираетесь предпринять?

— Предпринять? — Док Дирфорт был искренне удивлен. — А что я должен предпринять?

— Я догадываюсь, какие чувства вы к ним питаете, — пояснил Николас.

— К одному из них, — поправил Дирфорт.

— Они все похожи.

— Правда?

— Все дело в обучении. Их тренировки даже более суровые, чем у самураев. Это традиция.

— Странно, что традиция уживается с... чудовищным хаосом, который они сеют.

— Я об этом никогда не думал, но, пожалуй, вы правы.

— Я хочу, чтобы ты наказал его, Николас. — Док Дирфорт отодвинул тарелку с остывшей яичницей. — Только ты можешь это сделать. Полиция...

— Да, они бессильны.

— ... ничего в этом не понимает. Это большая удача, что ты оказался рядом. Ты об этом не дyмaл?

В небе не было ни облачка. Хромированные детали автомобиля так блестели, что Николасу пришлось надеть темные очки.

Он выехал из городка, остановил машину в переулке возле своего дома и подобрал свежий номер “Таймс” на крыльце возле двери. Небрежно просмотрев заголовки, он спустился на пляж.

Двери в доме Жюстины были за крыты, но газеты уже не было. Он поднялся по засыпанным песком ступенькам.

— Ее нет дома.

Николас обернулся. Из-за угла выходил Кроукер. В измятом коричневом костюме, с приспущенным галстуком, он выглядел так, будто не спал несколько ночей.

— Машины тоже нет.

— Что вы здесь делаете, Кроукер?

— Давайте прогуляемся. Они пошли к пляжу.

— У вас не совсем подходящий костюм, — заметил Николас.

— Ничего. Мне нравится, когда в туфли набивается песок. Это напоминает мне о детстве. Я всегда оставался летом в городе. Денег на развлечения не было, и мы забавлялись тем, что включали пожарные гидранты.

Прибой яростно обрушивался на песок. Из переносного радиоприемника вырывалась оглушительная музыка диско, гудящий бас и бесконечная дробь ударных.

— Нас было семеро в семье. Не знаю, как моему старику удавалось сводить концы с концами. Но летом, один раз в месяц, он обязательно подзывал меня к себе, перед тем как уйти на работу. “Иди сюда, Льюис, — говорил он. — У меня кое-что есть для тебя”. Отец давал мне денег, которых хватало, чтобы съездить на Кони-Айленд и купить мороженое. Он знал, что я люблю купаться. “Обещай мне одну вещь, — повторял он всякий раз. — Ты возьмешь с собой полотенце. Не хочу, чтобы мама волновалась. Договорились?!”

Люди с громким смехом бежали в воду. За линией прибоя, на волнах появлялись и снова исчезали головы купальщиков. К ним приближалась женщина в купальном костюме, с ярким полотенцем, небрежно наброшенным на плечи. Николас подумал о Жюстине: куда она могла уехать?

— Да, мы с песком старые друзья.

Женщина подошла ближе. Она была очень красива. Ее длинные волосы сверкали на солнце. Когда женщина прошла мимо, Кроукер зажмурился и посмотрел на небо.

— Вчера я выкинул Элис из дома. Николас молча смотрел на него. Кроукер неуверенно улыбнулся, но в его глазах не было радости.