Эрик Ластбадер - Сирены

Здесь месяц декабрь означал приход зимы, и хотя на улицах не было снега, не считая грязной слякоти, превращавшейся в черный и серый лед под колесами машин, воздух был таким же морозным, как и в те далекие годы, когда Дайна жила в этом городе. Вдоль авеню сновали такси с весело горящими огоньками, зазывающими пассажиров, а возле здания на перекрестке с 53 стрит нарядный Санта-Клаус из Армии Спасения звенел колокольчиками, привлекая внимание пешеходов к рождественской благотворительной акции. Буквально в нескольких шагах царило оживление у входа в «Сакс», открытого несмотря на поздний час для нужд покупателей, спешащих запастись всем необходимым, и светилась в блеске праздничных огней церковь святого Патрика.

Рубенс терпеливо стоял рядом с Дайной на тротуаре. Алекс, находившийся как обычно вместе с ними, ждал возле открытой задней дверцы лимузина, внутри которого несколькими мгновениями раньше уже забрался Марион.

— О чем ты думаешь? — обняв ее за плечи, осведомился Рубенс.

Взгляд Дайны был устремлен вдоль Шестой Авеню в направлении парка.

— Ты вряд ли поверишь, если я скажу тебе.

— Я верю всему, что ты говоришь мне. — Чуть поежившись, он натянул на руки перчатки из свиной кожи.

— Подобная глупость совсем не в твоем духе. Он пожал плечами.

— Однако это совершенная правда. Ты единственный человек из всех, кого я когда-либо знал, не совравший мне ни разу.

— Однако, может быть, я не всегда говорила тебе полную правду.

— Это совсем не одно и то же, — медленно возразил он. — Ну а теперь, — он притянул ее ближе к себе, словно нуждаясь в ее тепле, — скажи мне, что у тебя на уме.

— Я думала об этом городе.

— Городе? — Он выглядел озадаченным. — Я не понимаю.

— Прошло почти пять лет с тех пор, как я видела его в последний раз, Рубенс. Целая жизнь. Но теперь, очутившись здесь, я чувствую себя так, точно никогда не уезжала отсюда. Я наркоманка, и здесь я получаю свою дозу.

— Не понимаю, — повторил Рубенс.

— Странно, ты должен был бы понять. Ты ведь сам из Нью-Йорка. Ты должен знать, что значит этот город.

— Город — это город. Дайна. Он существует для того, чтобы им пользоваться. Я не испытываю к Нью-Йорку ни любви, ни ненависти. Я возвращаюсь сюда, когда у меня появляются здесь дела. Много лет назад я уехал отсюда в Лос-Анджелес, потому что там центр кинобизнеса. И я рад, что он именно там. Я люблю солнце и тепло. Я никогда бы не привык играть в теннис в зале и жить на двадцать пятом этаже какого-нибудь небоскреба или каждый день пользоваться поездами, добираясь в центр города с Лонг-Айленда. Впрочем, я возвращаюсь сюда достаточно часто.

— Но, очутившись здесь, Рубенс, что ты видишь вокруг себя? Просто стекло и бетон?

— Да, — ответил он все так же хмуро. — И все. Больше ничего. Я еду туда, куда мне приходится ехать и, находясь в том или ином месте, не скучаю ни по какому другому.

Дайна сказала что-то так тихо, что он не расслышал наверняка. Однако, ему показалось, что она произнесла всего одно слово: «Жаль».

Нагнув голову, Дайна влезла в автомобиль. Рубенс почти сразу же последовал ее примеру.

Алекс, усевшись за руль, включил зажигание.

— Я не хочу, — сказала Дайна, — ехать на вечеринку прямо сейчас. Еще слишком рано.

— Берил договорилась о репортаже с телевизионщиками, — подчеркнуто заметил Рубенс.

— Я знаю. Очень хорошо. Она успела раза четыре напомнить мне об этом перед тем, как уехала туда.

— Только потому что ей пришлось ради этого изрядно потрудиться...

— Они подождут. — Дайна метнула на него резкий взгляд. — Разве нет?

Рубенс искоса посмотрел на Мариона.

— Я не думаю, что они уедут.

— Конечно. Берил все уладит. Она за это получает деньги.

— Куда ты хочешь поехать? — тихо осведомился Рубенс.

— Не знаю. В парк, ладно? Тебе ведь тоже он нравится. Алекс свернул налево на Шестую Авеню, в мгновение ока пролетел Сентрал Парк Сауз и помчал машину навстречу холодному черному вечеру. Блеск городских огней стал меркнуть вдали.

Нарушая молчание, царившее в машине. Дайна сказала:

— Ты думаешь, что все идет как надо, верно? Что счастливый билет у меня в кармане? — Она сидела, откинув голову на спинку обтянутого бархатом сидения. Огни фар проносившихся навстречу автомобилей внезапно вспыхивали, окрашивая в серебро ее профиль, и столь же неожиданно пропадали. В эти короткие мгновения от вспышек света ее глаза становились похожие на два сверкающих аметиста; они казались глубокими, неподвижными и озаренными неземным сиянием.

— Притормози, — прошептала она, глядя в окно, — Езжай помедленнее, Алекс.

Телохранитель притормозил на повороте, и их глазам предстала «Таверн-он-зе-Грин». На деревьях, окружавших бар, висели крошечные фонарики, похожие на золотые нити.

— Когда я была маленькой, — сказала Дайна, — и мне становилось грустно, я ходила в Планетарий наблюдать за появлением звезд. День сменяла ночь, но прежде повсюду вокруг обсерватории в сумерках выступали резко очерченные силуэты городских зданий. Потом наступала ночь. И тогда не было видно ничего, кроме звезд. — Говоря это, она на самом деле думала о другом. О том, о чем не могла им рассказать, потому что просто не выдержала бы.

— Я не думаю ничего такого, — возразил Рубенс, точно этого лирического отступления, посвященного детским воспоминаниям Дайны, и вовсе не было.

— Как любой из старых, забытых фильмов, все это сгорит в огне. Каждый кусочек загорится по краям, и огонь будет постепенно приближаться к центру, пока не останется ничего, кроме горсточки пепла, которую унесет прочь самый легкий порыв ветра. — Повернувшись к Рубенсу, она призрачно улыбнулась ему. — Вот что случится со всеми нами, не так ли, Рубенс? — Она опять улыбнулась, на сей раз куда более светло. — И знаешь, что я скажу тебе? Все это чушь и ерунда, выдуманная каким-то голливудским сценаристом, наполовину свихнувшимся, выдавая по дюжине сценариев в год. — Она сморщила губы. — Имеет значение и смысл только то, что есть сейчас. — Однако собственное сердце говорило ей иное.

— Вот почему мы, не задумываясь, хватаемся за новую работу, едва завершив предыдущую, — вставил Марион. Дайна обняла его и поцеловала в щеку.

— Видишь какой он, Рубенс? Внутри, под всеми этими колючками он очень милый. И мудрый тоже.

— О да. Просто чертовски гениальный. — Марион вздохнул. — Но ты не поняла сути, сказанного мной. Похоже, мы все как-то забываем про человеческий фактор... тот самый элемент, который должен заставлять крутиться все колеса. Складывается впечатление, что мы просто не в состоянии научиться правильно обращаться с издержками славы. Мы отдаляемся от большинства людей и это лишь вселяет в нас еще большее чувство превосходства над ними. Оно вскармливает себя само, понимаешь? В глубине души мы все — злопамятные дети, постоянно бунтующие, отстаивающие свою независимость, которой никогда не обладали в детстве. — Он изучающе смотрел на своих спутников. На его лице появилось странное, особенное выражение. — Психологический вздор, вы не находите? — Однако, было ясно, что сам он не находил. — Вот почему в конечном счете мы все такие ублюдки, как моя бывшая жена вновь и вновь искусно разъясняла мне. Однако это означало, что она сама ничем не лучше, так что, в конце концов, она бросила это занятие. — Он рассмеялся. — В своем роде это очень забавно. Я превращаюсь в такую отвратительную ленивую свинью дома. Иное дело — работа, там это не так.