Эрик Ластбадер - Черное сердце

— Я же не мог дать этой информации просочиться! — с сожалением заметил Салливен.

Макоумер изучающе глянул на собеседника:

— А почему, собственно, Джек?

— Это не по-американски, вот почему! — покраснев, ответил сенатор. — К тому же изрядное число моих коллег-республиканцев начали уже вопить! «Мы должны держаться вместе, Джек! Мы должны сплотиться вокруг Белого дома, Джек! Это проблемы всей Америки, и здесь не место для партийных разногласий, Джек!»

Чепуха, вот что я скажу! Этот ублюдок-демократ сделал из нас козлов отпущения на всем земном шаре. В Овальном кабинете сидят теперь паникеры, которые боятся и шагу ступить: так их запугал красный медведь, — сенатор сжал кулаки. — И, Боже мой, мне известны настроения в Европе! Да если нам не удастся поймать тех мерзавцев, которые прирезали Де Витта, над нами будет смеяться весь мир!

Дел, поверь: за все те годы, что я занимаюсь политикой, рейтинг Америки на международной сцене еще никогда не был таким низким. Меня от этого просто тошнит, понятно? Мне стыдно, что я — сенатор.

Салливен вскочил и принялся шагать взад-вперед по ковровой дорожке.

— Я уже начинаю думать, что Готтшалк избрал правильное направление. Ты меня знаешь. Дел, я консерватор, и тем горжусь. К тому же я вышел из либеральной среды. Мой старик всю жизнь проработал на конвейере у Форда. И что он заработал, кроме раздавленных пальцев, плоскостопия да эмфиземы легких? Правда, он помог создать наш профсоюз.

Но я вот что тебе скажу, Дел. Я чертовски рад, что старик не дожил до гибели его мечты. У него бы сердце не выдержало, если б он увидел, что профсоюзники начали задирать нос, отдалились от рабочей среды. А во что превратились наши рабочие?! Что бы мы ни затеяли, японцы могут сделать это дешевле и — что греха таить? — лучше. Чертовы профсоюзы каждые три года требуют все больше денег, стоимость жизни растет, а работы хватает только на четыре дня в неделю. Черт побери, Дел, скажи-ка, может ли отрасль выжить на такой диете? Не может, это ясно. Мы тонем в дерьме. И Детройт — это только первая ласточка. Сейчас рынок требует компьютерных чипов, и не мне тебе говорить, поскольку ты давно имеешь дела с Востоком, кто уже опередил нас в этой области, да так, что нам и не угнаться. Лет через пять мы окажемся в таком дерьме, что нам уже не выбраться!

— Ну, ты прямо как Атертон Готтшалк!

— Совершенно верно! — рявкнул Салливен, вновь плюхаясь в кресло. — Дел, тебе бы стоило пересмотреть мнение о нем. Ему необходим такой вот толстый богатый котище, как ты. Судя по тому, как движется дело, в августе ему потребуется лишь немного деньжонок да некоторое влияние в крупных городах восточного побережья.

— У нас давние разногласия, — сказал Макоумер. — Ты же об этом знаешь, Джек, и все знают.

— Черт побери, это твое личное дело! А я говорю о политике. Ну и что, что он ухлестывал за Джой Трауэр, когда вы были с ней только помолвлены? Что с того? Все мы кобели.

— Я не...

— Слушай, — Салливен наклонился и постучал пальцем по колену Макоумера. — Вчера ночью Готтшалк мне позвонил. Как ты думаешь, чем он предложил заняться моему Комитету? Расследовать, как обеспечивалась в Каире безопасность Де Витта. А теперь что ты скажешь? Я-то знаю, ты считаешь, что с приходом в Белый дом Ланолина к этим вопросам стали относиться наплевательски. Ланолин — просто белая голубица, хочет любезничать с Советами и верит всем их мальчишеским заверениям, в то время, как они при любом удобном случае норовят воткнуть нам нож в спину — руками этих чертовых террористов, которых они же и готовят в Ливане, Гондурасе и Западной Германии. Так же было бы и в Италии, если б эти вонючие Красные бригады не были так заняты разборками между собой, — он в упор глядел на Макоумера. — Дел, я уверен, что пришло время вам с Готтшалком закопать топор войны. Он потянет этот воз. Подбрось ему немножко сальца — и он пройдет. Не могу сказать, что на съезде не возникнет проблем, но теперь, когда Холмгрен преставился — упокой Господи его душу, — все стало намного легче. Дело в том, что демократам опять придется выставлять Ланолина — у них в обойме никого приличного нет, кроме разве что Хикок, да и о нем дальше Иллинойса никто не слышал.

Макоумер откинулся назад и сделал вид, что усердно обдумывает предложение сенатора. Как бы в нерешительности погладил усы, пожевал губами, а затем, когда, на его взгляд, прошло уже достаточно времени, сказал:

— Что ж, предположим, ты меня заинтересовал, Джек. Но я бы хотел кое-что уточнить.

— Это понятно.

— Могу я рассчитывать на тебя? В любое время и при любом варианте?

— Черт побери, конечно!

Макоумер положил руки на подлокотники. Он был замечательно спокоен.

— Позволь мне задать тебе вот какой вопрос, Джек. Насколько ты свободен в выборе курса действий?

Сенатор пожал плечами:

— Все зависит от того, что я считаю верным курсом.

— Резонный ответ, — голос Макоумера стал мягким, почти шелковым. — Но я говорю о кое-чем ином. Например, тебе дают определенную информацию и просят... действовать в соответствии с ней. И ты действуешь.

— Несмотря ни на что?

— Да.

Пышные брови Салливена сошлись на переносице:

— Господи, не знаю... Я выполняю волю партии, когда сот гласен с нею, если же у меня иное мнение, я действую так, как считаю нужным.

Макоумер не ответил. Он нажал на скрытую под правым подлокотником кнопку звонка, и на пороге появился Бен.

— Думаю, теперь можно подавать.

Оба молчали, пока Бен не расставил на столе блюда с едой и два серебряных ведерка с колотым льдом, в котором охлаждались бутылки пива.

— Ну, приступим?

— Чуть попозже, — Салливен чуял запах какой-то сделки и хотел сначала все выяснить.

Макоумер подошел к столу, очистил крабью клешню, окунул ее в майонез и стоя начал жевать. Крабье мясо было восхитительно свежим.

— Скажи-ка, Джек, — как бы между делом спросил он. — Как у тебя сейчас дела в финансовом отношении?

— Отлично, — буркнул Салливен.

— А я слышал другое, — Макоумер очистил следующую клешню. — Дела у тебя идут неважно. Точнее, очень плохо.

— Я же играю на бирже, — ответил сенатор немного слишком поспешно.

— Тебе не везет.

— У меня и раньше такое бывало, но я всегда вылезал.

— Но сейчас ты не выберешься, — Макоумер утер рот и пальцы льняной салфеткой с вышитой монограммой Клуба. Он прямо взглянул в лицо собеседнику. — На этот раз ты увяз слишком глубоко. Твоя жена когда-то была богата, но все ее состояние растрачено, у тебя трое детей учатся в колледже, а один — в медицинской школе. Это тяжелая ноша, Джек, слишком тяжелая. И ты очень далеко зашел. Триста тридцать тысяч! Такой долг переломит тебе хребет.

— О чем ты говоришь? — прошептал Салливен.