Т. Паркер - Лето страха

— И ты можешь это доказать?

— Когда и если захочу доказать, докажу, — отрезала она. — И еще кое-что скажу тебе, Рассел. Моя мать настолько переполнена ложью, настолько привыкла обманывать и манипулировать людьми, что я вовсе не удивилась бы, узнав, что она попросту сыграла с вами со всеми грандиозную шутку. Уж я-то ее знаю. Ни один человек на земле не пострадал от ее ненависти больше, чем я.

— Я и предположить такого не мог.

— Естественно, не мог. Пока ты вкалывал в управлении шерифа, мы с мамочкой мотались по свету и от души веселились.

Грейс свернула на Прибрежное шоссе и устремилась к северу. Она врубила вторую передачу и пулей проскочила перед самым носом у пешехода, пытавшегося перейти на другую сторону шоссе, да еще и по стеклу стукнула, чуть не по носу его, чуть не по лицу, с широко раскрытыми удивленными глазами.

— Я пытался разыскать тебя, — сказал я.

— Да не об этом сейчас речь. Пытался или не пытался. Все равно, ни в коем случае не нашел бы меня. Может быть, ты думаешь, я в самом деле посылала тебе открытки из Рима? Я писала их в интернате, находившемся не далее чем за двадцать миль от твоего дома, пересылала их Эмбер, а она уж отправляла их тебе из Италии. К тому моменту, как ты получал их, Эмбер уже была в Париже. Мы часто дурачили тебя подобными фокусами. Эмбер не хотела, чтобы ты встречался со мной, и делала все возможное для этого. Таковы правила ее жизни. Может быть, и смешно, но ты был одним из тех немногих людей в мире, с которыми я не смела видеться, потому что она не хотела этого.

— Я не понимаю.

— А ты знаешь, как она выворачивала меня наизнанку, когда мне было всего десять лет? Ну, может, и не в шлюху пыталась превратить меня, но во... взрослую женщину это уж точно! Заставляла напяливать нейлоновые чулки, и мазаться, и надевать туфли на высоком каблуке, и буквально принуждала меня, как какую-то цирковую лошадь, гарцевать на всевозможных вечеринках. Она подбивала меня дружить с мужчинами, которые были чуть ли не втрое старше меня. А если я отказывалась делать то, что она хотела, чтобы я делала, если я одевалась так, как одеваются все нормальные девочки, если отшивала всех ее распрекрасных друзей и вообще вставала и уходила, когда мне самой хотелось, о, тогда она выказывала свое презрение ко мне! Буквально каждая мелочь, которую я делала по-своему, в ее глазах выглядела настоящим предательством. Она попросту перекрывала для меня кислород. А потом и вовсе стала обвинять меня...

— В чем?

— В том... что я пытаюсь отбивать у нее мужиков. Или в том... что я краду у нее деньги. Лет пять назад обвинила меня в том, что я украла у нее ту дурацкую фигурку, нэцкэ, которую подарили ей Джон Леннон и Йоко Оно, когда мы жили в Нью-Йорке. Она была влюблена в эту уродливую безделушку, поскольку именно они подарили ее. Я же к ней даже пальцем не прикоснулась. Но она вот уже пятый год ходит как одержимая этой безделушкой.

требует, чтобы я вернула ее, утверждая, что я украла ее лишь для того, чтобы причинить ей боль. Да мне никогда и не нужна была эта чертова безделушка, хотя и стоит она где-то около двадцати тысяч долларов. Но Эмбер убеждена: это я запрятала ее в сейф-депозит какого-нибудь банка. И угрожает мне, что из-за этого вычеркнет меня из своего завещания.

— И как ты на это отреагировала?

— Послала ее куда подальше, сказала, чтобы держала свои деньги при себе, а меня оставила в покое. Я могу работать. У меня есть работа. Или по крайней мере была, пока Эмбер не подослала ко мне тех громил, которые вертятся около магазина. Вот они меня действительно испугали. Очень даже испугали.

— Эмбер подослала к тебе тех людей?

— Ну конечно, она. А все для того, чтобы напугать меня и заставить снова броситься в ее объятия. Разумеется, она отнюдь не собирается вычеркивать меня из завещания. Единственное, чего она хочет: чтобы я лизала ее подметки.

Грейс повернула направо — к Утесу — и поехала к Каньон-роуд.

— Знаешь, Рассел, у меня много проблем, но это не твои проблемы. Я признательна тебе за то, что ты приютил меня на несколько дней. Позаботься лучше об Изабелле — вот ей ты действительно сейчас нужен. И выброси из головы мою мамочку. Это только пустая трата времени. Поверь мне.

Я задумался над ее словами, и они показались мне наполненными высшей мудростью. Устами младенца...

— Давай побыстрее, — сказал я.

Мой затылок впаялся в подголовник кресла, и мотор заревел где-то сзади.

— Я хочу видеть Иззи. Я хочу любить свою жену.

— Хорошая мысль, Рассел.

Прежде чем улечься рядом с Изабеллой, мне хватило ума вытащить из мусорной корзины в кабинете неоплаченные счета и положить их в ящик стола. Мне показалось, я сделал шаг в нужном направлении. По крайней мере, это было что-то позитивное, насущное, дарящее надежду.

Грейс как раз понесла Изабелле завтрак, а я второй раз за последние шесть часов забросил в рот пригоршню аспирина, когда зазвонил телефон.

Часы показывали семь утра, столбик термометра уже достиг восьмидесяти градусов по Фаренгейту, но в любом случае было еще слишком рано для деловых звонков. Я почти ожидал услышать голос Эмбер. Облик ее являлся мне в ту ночь, даже во сне, тысячу, а может, и много больше раз, повинуясь необъяснимым фокусам памяти, что теперь представляется совершенно немыслимым.

Видел я ее или не видел? С одной стороны, это казалось совершенно невозможным, с другой же — я ощущал реальность вчерашней встречи.

Я был разъярен. Я был окончательно сбит с толку.

Я прочитал и перечитал свою статью о Полуночном Глазе в «Журнале», на первой полосе, в верхней ее половине, и мне она понравилась. Теперь-то судебные работники и охочие до сенсаций репортеры с полным правом могут скрежетать зубами и на чем свет проклинать Карен Шульц. А широкой общественности захочется как можно скорее приобрести оружие.

Я доковылял до телефона, преодолевая головную боль, пробормотал «хэлло».

Последовала долгая пауза, но я очень хорошо слышал дыхание.

— Да говорите же, — сказал я. — Жизнь и так коротка.

— Это уж точно. Рассел?

— Он самый.

— Я — Полуночный Глаз.

На какое-то мгновение, правда на очень короткое, я поверил, что это чья-то шутка. Но тут же вынужден был признать: на шутку это не очень похоже. Никак не мог я допустить, чтобы Мартин Пэриш, Эрик Вальд или даже Арт Крамп стали бы звонить мне в такую рань, чтобы продемонстрировать столь идиотское чувство юмора.

Да к тому же что-то в новой паузе, последовавшей за первыми словами, что-то в жестком тембре голоса, что-то из того, что я припомнил из магнитофонной записи, оставленной на месте бойни в доме Виннов, что-то затаившееся в глубине моей души подтвердило мне: никакая это не шутка.