Томас Харрис - Ганибалл

– Никто не откликнулся?

– Нет. Может, Ганнибал Лектер и откликнулся – все-таки. Может, он поблагодарил ее за это – по почте или лично – кто знает? Впрочем, послушайте-ка, почта ее по-прежнему перлюстрируется, а?

Крендлер кивнул.

– Непременно. Если он ей напишет, вы увидите письмо раньше, чем она.

– А теперь слушайте меня внимательно, Крендлер. Объявление это было заказано и оплачено так, что Старлинг ни за что не докажет, что сама она его не помещала. А это – преступление. Она тут переступила черту. Вы сможете легко свернуть ей шею за это, Крендлер. А вы прекрасно знаете, ФБР заботится о своих, как о куске дерьма, если кого выгоняют. Хоть на собачий корм их пускай. Ей даже разрешение скрытно носить оружие не выдадут. Никто не станет следить за ней – кроме меня. И Лектер узнает, что ее выперли и что она теперь одна-одинешенька. Только сначала мы кое-что другое попробуем. – Мэйсон смолк – перевести дух, затем заговорил снова: – Если это не сработает, сделаем, как Дёмлинг говорит – устроим ей «беду» из-за этого объявления… такую беду – черт, да вы ее запросто надвое переломите. Только я вам вот что посоветую: ту половинку, где пизденка, – сохраните. С другого-то конца она слишком уж серьезная, черт бы ее побрал. Ох, Господи, прости, я не хотел чертыхаться!

Клэрис Старлинг, бегущая сквозь осыпающиеся листья в лесопарке штата Вирджиния, в часе езды от дома… Парк – любимейшее место, ни души не видно вокруг в этот осенний день – рабочая неделя, а у нее выходной, в котором она так нуждалась. Она бежала по знакомой дорожке, вьющейся в заросших лесом холмах, близ реки Шенандоа. Воздух на вершинах холмов прогрет лучами раннего солнца, зато в долинах – неожиданный холодок, а иногда – теплый воздух в лицо, а ноги холодит ветерок, и все в одно и то же время.

В эти дни земля у Старлинг под ногами, казалось, утрачивала прочность, когда она шла пешком, но становилась несколько более твердой, когда Клэрис бежала.

Старлинг, бегущая в ярком свете дня, сквозь яркие пляшущие блики света, сквозь осенние листья, дорожка испятнана солнцем, а местами исполосована тенями деревьев: раннее солн-це еще не успело высоко подняться. Впереди перед нею три оленя бросились наутек – две самочки и самец – одним великолепным, радующим душу прыжком очистив ей дорогу, их белые подхвостья сверкали в лесной мгле, когда они мчались прочь. Радость, радость – Старлинг и сама запрыгала.

Неподвижный, словно фигурка на средневековом гобелене, Ганнибал Лектер сидел посреди опавших листьев на склоне холма над рекой. Ему были видны сто пятьдесят футов беговой дорожки; свой полевой бинокль он прикрыл самодельным козырьком из картона, чтобы линзы не отсвечивали на солнце. Сначала он увидел оленей – они бросились прочь с дорожки и проскакали мимо него вверх по холму, а затем, впервые за семь лет, он увидел Клэрис Старлинг всю целиком – во плоти.

Та часть лица его, что не была закрыта биноклем, не изменила своего выражения, только ноздри широко раздулись от глубокого вдоха – будто он мог уловить ее аромат на таком расстоянии.

Вдох этот принес ему запах сухих листьев, с чуть заметным привкусом корицы, сырой палой листвы под ними и нежно-терпкого лесного перегноя, запашок кроличьего помета откуда-то издали, резкий мускус разодранной беличьей шкурки из-под опавших листьев, но только не аромат Клэрис Старлинг – его он распознал бы где угодно. Он видел, как бросились наутек перед нею олени, видел, как они удалялись прыжками – он видел их еще долго после того, как они исчезли у нее из виду.

Она же оставалась в его поле зрения меньше минуты: бежала легко, не борясь с землей под ногами. Минимум припасов на день в небольшом рюкзачке высоко за плечами, бутылка воды. Раннее солнце освещало ее сзади, в лучах света размывались очертания лица, казалось, что кожа ее осыпана цветочной пыльцой. Следуя за нею, его бинокль поймал яркий отблеск солнца на воде, и несколько минут Ганнибал Лектер видел только цветные пятна. Клэрис Старлинг исчезла из виду: дорожка теперь вилась вниз по склону, и последнее, что он видел, был ее затылок: волосы, стянутые в «конский хвост», подпрыгивали, точно белое подхвостье оленя.

Доктор Лектер оставался неподвижным, он не пытался следовать за ней. Образ бегущей Клэрис четко запечатлелся в его мозгу. Вот так она будет бежать там столько времени, сколько он пожелает. Это – первый раз за семь лет, что он увидел ее в действительности: не станем считать снимки в таблоидах и – изредка, издали – силуэт головы в окне автомобиля. Он откинулся на спину, на теплые листья, заложил руки за голову, глядя, как трепещет над ним редеющая листва клена, а небо над кленом такой густой синевы – почти лиловое. Лиловое, пурпурное… Ягоды дикого винограда, сорванные им, пока он взбирался сюда, тоже были лиловыми, пурпурными, они уже привяли, утратив полноту и матовую пыльцу; он съел несколько ягод, остальные размял в ладони и слизал сок – так ребенок облизывает свою широко раскрытую ладошку. Лиловый, лиловый…

Лиловые баклажаны в огороде.

В дальнем охотничьем домике на холме горячей воды в середине дня не было, и няня Мики вынесла медную кованую ванночку в огород, на солнцепек, чтобы солнце нагрело воду – купать двухлетнюю Мику. Мика сидела в сверкающей ванночке посреди пышной огородной зелени, в теплых лучах солнца, белые бабочки-капустницы вились вокруг. Вода едва прикрывала пухленькие ножки девочки, но ее торжественно-серьезный брат и огромный пес получили строгий наказ сторожить ее, пока няня сходит за банной простынкой.

Некоторым слугам Ганнибал Лектер казался ребенком, которого следовало опасаться. Он пугал их своей силой и напряженностью, противоестественным многознанием; но старая няня его совсем не опасалась: она прекрасно знала свое дело; не боялась его и маленькая Мика – она брала его за щеки растопыренными, словно звездочки, ладошками и смеялась ему в лицо.Теперь она потянулась куда-то мимо него, потянулась руками к баклажанам – ей нравилось смотреть на них в солнечные дни. Глаза у Мики были не карие, как у брата, а синие, и когда она смотрела на баклажаны, ее глаза, казалось, темнели, вбирая в себя их цвет. Ганнибал Лектер понимал – этот цвет она любит до страсти. После того, как Мику отнесли в домик и помощник повара, ворча, явился, чтобы вылить из ванночки воду в огород, Ганнибал опустился на колени перед грядкой с баклажанами; тонкая пленка мыльных пузырьков сверкала отражениями всех оттенков зеленого, фиолетового, пока пузырьки не полопались на рыхлой земле. Он достал из кармана перочинный ножик и обрезал стебель одного из баклажанов, тщательно вытер и отполировал баклажан носовым платком; баклажан нагрелся на солнце и был теплым, словно живое существо, когда он нес его в детскую Мики, прижав к себе обеими руками; там он положил его так, чтобы она могла его видеть. Мика всегда любила темно-фиолетовый цвет, цвет спелого баклажана, всегда – до конца жизни.