Сергей Милушкин - Майнеры

«Что же ты понимаешь! – подумал он закипающим мозгом. – Ты вообще не можешь меня понять».

– Один их вид может напугать, но все же не стоит, на вас же лица нет, Дмитрий Сергеевич! Обыск не у вас, у Эльвиры, что же так волноваться-то! – она высвободила руку, и ему стало стыдно за поведение, еще более стыдно за страх, но уже перед самим собой. Страх, который он носил внутри с рождения, страх, впитавшийся в каждую его клеточку, каждую пору, – он точно знал, что его «Я» перестало существовать давным-давно: человеком по фамилии Ларин правил всепоглощающий, безразмерный, бездонный, черный страх.

И если бы сейчас пришли за ним, то увидели умирающего от ужаса учителя без имени и фамилии, на которого показывают пальцами ученики, не стесняясь обсуждают, фамильярно похлопывает по плечу Валерик, который говорит: «Ты, брат, может, и умен, но все равно ты никто».

Ты никто.

Ты безымянный бит в безбрежном информационном море, не несущий никакой полезной функции.

Ты как монета – переходишь из рук в руки, не осознавая своей ценности, потому что ценность твоя – внутренняя – ничтожна, ты сам так решил, поэтому так и есть.

Кто ты, мистер Ларин?

Тук-тук.

– Дмитрий Сергеевич! Что с вами? Может, вам в медпункт сходить? – Комарова трясла его за плечо. Сознание постепенно вернулось, медленно он увидел ее лицо, вспомнил, где находится, кто эти люди в костюмах, которые пришли… не за ним.

Ларин встрепенулся.

– Черт! Простите… не выспался.

– Дмитрий Сергеевич, я знаю, у вас непростая ситуация, но мой вам совет – ночью нужно спать, иначе… муж моей соседки допрыгался до инсульта с ночными дежурствами.

– Спасибо… думаю, вы правы, надо сократить.

– Обыск уже два часа идет, мне позвонили рано утром, сказали, чтобы к половине восьмого была на работе. Ничего толком не объяснили. Пятнадцать минут назад мне звонили из Департамента образования… в общем, Эльвира больше не работает в школе. Ее обязанности возложили на меня.

Она едва заметно улыбнулась, мелкие морщинки собрались возле давно выцветших глаз, но сейчас, кажется, они сияли.

Ларин смутился, будто открылся секрет, о котором они предпочитали не говорить, этот секрет как сургучная печать скреплял их странный союз.

– Поздравляю, – сказал он, протягивая руку.

Комарова секунду помедлила, потом протянула свою: короткое рукопожатие на могиле врага, а то, что враг повержен, сомнений не оставалось. Машины выкрашены синим цветом, чтобы не отпугивать потенциальных покойников. На самом деле внутри они черные.

– Рано поздравлять, Дмитрий Сергеевич, комиссия по назначению после обеда.

– А мне кажется, они уже всё решили, – сказал Ларин и пошел в класс.

Она смотрела ему вслед, пытаясь понять, чему стала свидетелем – банальному переутомлению или настоящим, но тщательно скрываемым эмоциям, которые в экстренных обстоятельствах вырвались наружу. Весь ее педагогический опыт, благодаря которому Надежда Петровна отличала ложь ученика по одному произнесенному слову, говорил ей: Ларин врет. Он слишком многое недоговаривает, слишком многое скрывает.

И она, не колеблясь ни секунды, продала бы душу, чтобы узнать, что именно.

Песчинскую вывели в наручниках, когда в школе шел третий урок. Вестибюль первого этажа был пуст, даже охранника попросили выйти покурить в туалет. Минут двадцать молчаливые ребята в масках таскали ящики с бумагами, потом двое сотрудников, удерживая скованные сзади руки бывшего директора, быстрым шагом покинули здание школы.

В прозрачное окно класса Ларин видел, как распахнулась боковая дверь одного из автобусов, Эльвиру подтолкнули, она шагнула внутрь обреченно, лишь на мгновение ее лицо повернулось к школе, и, кажется, она смотрела прямо ему в глаза, потом двое сопровождающих протиснулись вслед за ней, и дверца автобуса мягко закрылась.

«Она не сделала мне ничего плохого, – подумал Ларин. – Если не считать вымогательство оценок для Успенского. Наверняка инкриминируют взятки, халатность, избиение золотого медалиста. Ей сильно повезет, если не найдут наркотики в нижнем ящике стола».

Глава 34

Саша вошла в подъезд, исписанный наскальной живописью современных неандертальцев. Искромсанные дверцы почтовых ящиков болтались на хлипких петлях, кое-где выглядывала одинокая газета, но основным содержимым были рекламные листовки, преимущественно реклама микрозаймов на все вкусы и виды.

«Рабочий ты или трудяга, и даже если доходяга, заем всегда готов для вас, почувствуй, как живет ВИП-класс».

Она поморщилась. Настроение ни к черту, в школе случилась заваруха: с утра арестовали директора, все говорят, наркотики. Мех – Сашка Мехматов – снял видео, как ее сажали в синий автобус в наручниках, не хватало только черного колпака на голове. Поэтому все на нервах, учителя дерганые, даже Денис странно смотрит. Успенский с того самого злополучного матча в школе не появлялся: понятное дело, директриса – его рук дело, вернее, папаши.

Но деваться некуда, у нее начались ломки, организм требовал дозу. Саша то плакала, то смеялась, осознавала себя отдельной от себя, словно наблюдая сверху и сбоку, как в компьютерной стрелялке от третьего лица, и порой ей хотелось сорвать со школьного пожарного щита топор («используется при передвижении по крутым скатам, крышам, вскрытии кровли, дверей и окон горящих зданий, открывания крышек колодцев и пожарных гидрантов») и применить его не по назначению, зарубив пару-тройку особо мерзких личностей, номером один среди которых числился, конечно, отчим.

Она нажала замызганный звонок рядом с номером тридцать семь. Ей показалось, в квартире напротив, с выбивающимся из-под разодранного на двери дерматина белым войлоком (или что это?), скрипнула половица. Кто-то наблюдал за ней сквозь глазок, она чувствовала тяжелый взгляд, слышала свистящее дыхание человека, затаившегося буквально в одном метре.

Наконец раздались шаги, дверь тридцать седьмой открылась. Она увидела Успенского, он слегка пошатывался.

– Заходи, что так долго?

Она прошла внутрь. На кухне звенели стаканы, Саша услышала приглушенный разговор.

– Ты не один?

– Не твое дело. Выкладывай. Потом получишь, за чем приперлась.

– Сначала ты.

Успенский замахнулся. В его руке она заметила консервную открывалку и тут же вообразила, как этой открывалкой он отщелкивает ее череп, под которым… ничего нет.

Саша отшатнулась, закрываясь руками.

Он засмеялся, вернее, заблеял, у нее побежали мурашки по всему телу.

– Говори, иначе вылетишь с балкона! Еще диктует мне! Одна уже докукарекалась.

– У меня очень, очень важная инфа. Ты даже не представляешь. – Савельева всхлипнула. Она жалела Скока и Ларина и даже директрису, но больше всего ей было жалко себя, потому что никто из них сейчас не находился в большем дерьме, чем она. Никто. Директриса посидит немного в теплой камере, потом ее выкупят родственники. А ей приходилось каждый день терпеть выходки отчима, который все чаще стал невзначай лезть потной волосатой рукой под юбку…