Елена Богатырева - Когда она меня убьет [СИ]

На следующий день в половине одиннадцатого — не слишком рано, но и не слишком поздно — я стоял напротив двери Евы. Уже вставив ключ в замочную скважину, я решил все-таки для начала позвонить, чтобы убедиться, что в квартире действительно никого нет. Кто знает, Ева могла проспать, заболеть или просто никуда не пойти…

На звонок никто не ответил, и я повернул ключ. Шагнул в коридор и чуть не застонал. Здесь везде царил ее запах. Я зажмурился и вдохнул полной грудью. Что-то такое знакомое до боли и родное, из далекого детства, быть может, из одного из тех маленьких городков, которые появлялись и исчезали из моей жизни, оставляя мимолетные, неуловимые воспоминания. Я будто погрузился в одно из таких воспоминаний. Стоял, дышал и чувствовал то детское счастье и умиротворение, которое настигало меня уже однажды, я помнил это совершенно точно, настигало, только вот где… когда…

Сейчас я не мог вспомнить. Не мог, потому что никак было не сосредоточиться на своих детских ощущениях, а лишь почему-то лезли в голову всякие глупости, будто я целую ее, а у ее губ вкус черешни, который я тоже помню, почти помню, отдаленно, но все еще помню, вкус черешневой моей бесшабашности, свободы, полета…

Не знаю, сколько я вот так стоял у нее в коридоре: пять минут или две или всего несколько секунд. Для счастья время неважно. Но мне стало хорошо и весело от того, что ее странная мать подсунула мне ключи, и даже голосящую канарейку. Пусть. Подумаешь, что она вопит по утрам, совершенно не интересуясь, насколько мне опостылело ее пение… Хотя нет, и ее пение напоминало мне теперь о Еве… Мне стало весело от того, что я попал сюда, в этот уютный знакомый кокон теплого воспоминания. Ну где тут у нас цветы?

Сказать, что герани было много, — ничего не сказать. Ее было фантастически много. Горшки стояли на всех подоконниках, а окна у нас большие, подоконники широкие. На всех шкафах и других горизонтальных поверхностях, они громоздились посреди комнаты на специальных подставках, похожих на раскидистые деревья, превращая квартиру в ботанический сад. Или в заколдованный лес. И все они цвели одинаковыми пурпурно-красными цветами. Я охнул, глядя на маленькую изящную леечку, которой мне предстояло воспользоваться, чтобы напоить весь этот чудесный лес, и представил, сколько же времени мне на все это понадобится…

Я взял леечку и направился… нет… не на кухню, где потом, как оказалось, меня ждали пятилитровые пластиковые бутылки с отстоянной водой, я направился прямиком к закрытой двери, которая манила меня с первого же шага в этом доме гораздо больше, чем все эти герани…

Комната Евы.

Я был уверен, что это именно ее комната.

Открыл и снова остановился. Нет, я ошибся. Не книги. Совсем не книгами был завален стол Евы. Рисунками, набросками, незаконченными картинами. По стенам тоже висели картины. Картины стояли еще и на полу вдоль стен, целыми пачками. Вот это да! Сказал я сам себе. Это надо же было столько нарисовать… Я принялся разглядывать те, что висели возле меня, боясь пройти дальше, опасаясь, что эльфы, нимфы и прочие сказочные существа, дремлющие во всех полотнах, каким-то загадочным образом околдуют меня, и мне уже будет не двинуться с места.

Картины имели замысловатый сюжет. В каждой — тысяча мелких деталей, выписанных с фотографической точностью. Я даже некоторое время сомневался, мне казалось, что это просто яркая фотография, каким-то чудесным образом замаскированная под картину. Слишком реальной она была. Но на фотографии вряд ли могут быть запечатлены эльфы, ведь так? Или фея, отдыхающая в самой сердцевине гигантской лилии…

В центре комнаты стоял мольберт, сверху покрытый черной шелковой материей. Я не удержался. Осторожно приподнял ее. Мне необходимо было знать, чем дышит Ева сейчас. Что ее волнует сегодня. Поэтому я осторожно ее приподнял и даже не сразу осознал — что передо мной.

Уронил ткань. Но тут же потянуло посмотреть еще раз. Я снова поднял ее и снова не поверил своим глазам. Но уже понял, что это.

Я бы, наверно, захлебнулся в мощном потоке радости, если бы…

О чем-то мне говорила эта картина. Нет, не говорила — кричала. Что-то в ней было не так. Это выражение, я никогда не видел такого…

Может быть, я стою слишком близко, мазки красок сливаются и создают этот нелепый эффект? Я попятился, пока не уперся в стол… Ах, вот он, стол Евы. И поверх стола — с десяток карандашных набросков к картине. И в каждом, в каждом — это странное выражение… Я поднял один рисунок, второй, третий, а под ними оказались чертежи, карты, схемы. Обведенные красным кресты, квадраты, ромбы. «Астрологические карты», — осенило меня. Чьи-то гороскопы. И их много. Они разные. Ева увлекается астрологией? Я обернулся к мольберту и вдруг отчетливо осознал, что вижу перед собой…

С меня было достаточно. Пятнадцать минут я возился с маленькой лейкой и большими бидонами с водой, потом снова набрал воду, чтобы она отстаивалась до следующего моего посещения, и собрался уже отправиться к своей канарейке, как входная дверь распахнулась, и промокшая насквозь Ева спросила меня испуганно:

— Что ты здесь делаешь?

Нет, не так. К моему появлению она отнеслась как к само собой разумеющемуся, но потом воровато обернулась, прикрыла плотно дверь и только тогда спросила:

— Что ты здесь делаешь?

— Ваша мама приказала мне поливать герани, — ответил я. — А вас, вероятно, забыла поставить в известность.

— Да, — сказала она, — вероятно.

И снова воровато обернулась на дверь. А потом добавила почти шепотом:

— Так это ты унес Клару?

— Простите, — я наклонил голову набок, как непонятливая собака.

— Канарейку, — объяснила она.

— Боже упаси, — сказал я. — Ее мне тоже принесла ваша мама.

— Зачем? — спросила Ева.

— Боюсь, что этого никто из нас с канарейкой не знает. Но вот беда, у нее кончается корм, а я понятия не имею где в нашем районе зоомагазин…

— В нашем супермаркете, в самом конце есть отдел…

— Там есть корм?

— Да. Зачем ты согласился?

— Поливать цветы? Да мне несложно.

— Но я могла бы сама.

— Она сказала, что ты их погубишь.

— Лучше пусть их…

Мы теперь стояли очень близко друг к другу. То ли я, пока говорил, сделал несколько шагов вперед, то ли Ева подошла ко мне. Мне также было непонятно, почему мы с ней разговариваем так, будто делали это изо дня в день на протяжении всей жизни, как-то очень по-свойски, очень запросто. Но теперь, когда мы стояли так близко и ее запах, не разбавленный пространством комнаты, кружил вокруг меня, свивался в тугое кольцо, туманил голову, мне хотелось поцеловать ее.

Ну разочек. Просто попробовать на вкус сахарную щечку. Без всяких глупостей. Только для того, чтобы вдохнуть поглубже, чтобы этот запах остался внутри на целый день, а еще лучше — насовсем. И еще я чувствовал, что она позволит. Что это так просто и естественно. Что она тоже этого хочет. Что это все как-то было бы логично и оправдано неизвестно чем, какой-нибудь мистикой или астрологией. Я сделал полшага вперед, и она поднырнула как-то сбоку и оказалась позади меня.