Елена Богатырева - Когда она меня убьет [СИ]

— Не приходи, — сказала она, глядя в пол. — Не нужно. Нельзя.

Я не знаю, что за смысл был в этих словах, но звучали они как приглашение или как признание.

— Не могу, — сказал я, — я обещал. Как же я ее обману?

— Ты о ком? — спросила она.

— О твоей матушке.

— А… Я думала… Но ты все равно не приходи, ты ведь все знаешь уже, да? Нельзя, я бы не хотела…

— Чего?

— Ну… такой ценой, что ли… понимаешь?

— Нет.

И вот тут я ее не обманывал. Я ничего не понимал. То есть — вообще. Я чувствовал, что творится какая-то мистика или глупость — как угодно, но понять не мог вообще ничего. Мне требовалось время все обдумать. Эта картина и бумаги на столе. Мне нужно было побыть одному. Я шагнул к двери, но она быстро обогнала меня и, приложив палец к губам, жестом приказала остановиться. Открыла дверь, выглянула, вышла, посмотрела наверх, вниз и шепотом сказала мне:

— Иди, можно.

Проходя мимо нее, я предупредил:

— Послезавтра снова приду.

Сжал в кулаке ключи, к которым она потянулась, и пошел вниз.

Она тут же исчезла за дверью, закрыв ее за собой бесшумно.

Дома я сварил себе двойной эспрессо, сел напротив кухонного окна и закурил. Все, что я сегодня увидел, убеждало меня, что именно Ева — владелица дневника. И астрологические расчеты, и картина. Да и дневник появился вместе с ней не случайно, она его и подбросила. И письмо, наверно, тоже. Выходило, что она автор, а я — тот, за кем она гналась сквозь время. Но мне так не хотелось этого, что я готов был закрыть глаза на очевидное.

Я взял со стола мобильник и набрал номер Киры:

— Старик, у тебя есть какое-нибудь средство, помогающее избавиться от очевидного?

У Киры средство было. И сам он обещал заехать на днях. Вместе со средством. Мне не хотелось, чтобы это была Ева…

Я не хотел, чтобы за мной гнались через время. Через смерть. Что-то в этом было противоестественное. Да и зачем ей гнаться? Я же и не думал бежать… Я бы даже поехал с ней в теплые края…

Но у Евы на мольберте стоял мой портрет. И знаете, какие глаза у меня там были? Будто передо мной сама смерть — а мне не страшно…

Работалось мне теперь — как никогда. Может быть, потому, что диссертация перестала быть чем-то главным. Я стал относиться к ней как к обычно работе, которую нужно сделать быстро. Любезная моя Анастасия Павловна уже позвонила и осчастливила меня сообщением, что предзащита пройдет в конце июня, так что в середине мая нам не мешало бы встретиться, посмотреть материал и обсудить все детали.

Я садился утром за компьютер и набирал текст так скоро, будто перепечатывал его с черновиков. Может, и были они, эти черновики. В моей голове.

Сложились в общую картинку за месяцы моего бессловесного сидения напротив монитора. Может, и небесполезно оно было. Мне теперь все равно. Судя по дневнику, я не должен был дожить до собственной защиты, потому что через два месяца мне грозила катастрофа, сопоставимая с… Да что там миндальничать — смерть меня ожидала за поворотом, только я не знал — за каким.

Разумеется, остатки здравомыслия меня не покинули полностью, и временами я говорил сам себе, что все это бред и куча совпадений. Но сны, с которыми я ничего не мог поделать, разрушали мои надежды каждую ночь. Что-то такое в них было темное и пугающее, но настолько подлинное, что пробуждение и бодрствование, а также пребывание в здравом уме не шли с ними ни в какое сравнение.

Предупрежден — значит, вооружен. Какая глупость! С одной стороны — что мне делать? Куда бежать? А с другой — она ведь тоже знала все наперед и проигрывала из одной жизни в другую. Но, может быть, теперь она победила? Если она Ева… А если нет… И мне слышалось вкрадчивое мурлыкание Инги: «хочу в тепло». А что, если она?

Их ведь действительно — две. С одной я кручу роман, а в другую влюблен как школьник. Вот и высказался. Вот и расставил все точки над «и». Только что это меняет?

Однажды утром я встал и сказала себе. Хорошо. Я верю. Верю всему, что там написано. Верю в неизбежность того, что все снова повторится. Значит, я в опасности. Посидел несколько минут, закрыв глаза, чтобы по-настоящему прочувствовать эту опасность. Но так и не смог представить, кто и каким образом может меня убить в реальной жизни. Неужто я сам?

Но если я поверил в написанное, нужно было принять хоть какие-то меры.

Хоть какие-то. Я не знал с чего начать, а потому в последнее время бродил по просторам Интернета, собирая информацию о Карском и читая его стихи. Поэтому все, что касается диссертации, я делал рано утром, часа за два, а потом почти целый день тратил на свои изыскания.

Но то, что мне удалось найти, были сущие крупицы. Писали, что Карский был человеком уравновешенным, и его самоубийство, особенно в публичном месте, на глазах у изумленной толпы, — поступок совсем не соответствующий его характеру. А уж вторая смерть — поклонницы или любовницы поэта — и вовсе делает этот поступок безответственным и возмутительным. Дальше шли примеры из истории, поминали непременно Надежду Львову, застрелившуюся из-за Брюсова, смерть которой наделала почти столько же шуму в обществе, сколько и кончина Карского вместе с неизвестной дамой.

Интернет мало чем мог мне помочь. Слишком незаметной фигурой был Карский. Хоть и оставил некоторый след в Википедии, но никаких подробностей жизни, никаких упоминаний в переписке известных людей того времени.

Библиотека, где я мог бы убить время в архивах, находилась на другом конце города, а апрель уже захлебывался грязью тающего снега, поэтому никакого желания добираться туда у меня не возникло. Но был у меня один соратник — Мария Степановна — давняя знакомая, работник той самой библиотеки, имеющая доступ к любым архивам и испытывающая почти материнскую любовь ко мне и к теме моей диссертации.

Я вступил в переписку с Марией Степановной, рассказал ей о своем интересе к поэту Карскому. Она ответила, что не припомнит такого, но постарается выудить для меня любой материал, имеющий к нему малейшее отношение.

В первые несколько дней Мария Степановна пересылала мне лишь отсканированные стихи, от которых я, честно говоря, уже подустал. Информации в них никакой не было. Карский, не в пример Пушкину, не посвящал свои стихи знакомым дамам, да и не о любви он писал. Не о женщинах.

Как раз читая его стихи, я понял, что общего между поэтом Николаем Карским, Яшкой, близким к уголовным кругам, и моей скромной персоной. Свобода. Главная ценность, без которой жизнь для каждого из нас теряла смысл. Карский писал только о свободе. Поэт, и жулик, и историк, поступивший в аспирантуру лишь для того, чтобы дожить до двадцати семи лет без всяких армейских повесток, занимающийся темой, не имеющей ничего общего с современным миром. Свобода и бегство каждый раз, когда тебя этой свободы пытаются лишить…