Елена Богатырева - Когда она меня убьет [СИ]

На следующий день она едва не проспала в школу. Наспех одеваясь и расчесывая волосы, она смеялась и пела в ванной, а когда вышла и глаза ее блестели, он сказал ей только на прощание:

— Господи, и чего я тебя так люблю! — и обнял подушку, на которой она только что лежала.

Вот и все. Такая простая история любви. Школьница и хулиган.

Плохая компания, да. Но не настолько, чтобы все кончилось так, как оно кончилось. Я ведь, честно говоря, до сих пор не знаю, что он был за человек. Анна-то, та, конечно, сияла вся, говорила, что он честный. А слухи ходили разные. Говорили, что ворует. Вот, только чтобы что-то у кого-то украл — я не слышала. Говорили, что с убийцами знается. Ну так как не знаться? Мы тоже знались. У меня во дворе мальчик жил, так его отец по пьянке собутыльника зарезал. Вот был вчера дядя Вася, с которым мы все здоровались, а сегодня стал убийцей, с которым мы все знались. Может, и он как-то так? Hy не совсем бандит был, а где-то вокруг да около ходил. Подумаешь, собирались у них дома, что называется, «не те элементы», ну слушал он их рассказы, ну с работой у него как-то все не так выходило, не мог на работу ходить, за прогулы увольняли. Не интересно ему было. Зато летом уезжал куда-то в тайгу, строил там дома. Шабашил. Сейчас это называется предпринимательская жилка. А раньше смотрели косо… Все так меняется.

Но выходит, мы чего-то не знали о нем. Чего-то важного, может быть, и об этой стороне своей жизни он не говорил Анне до поры до времени. Ждал, когда подрастет. Вот только подрасти ей не довелось…

Развязка вышла простая. Ее совсем никто не ожидал. Кажется, только месяц или полтора с тех пор прошло, как у них такая вот взрослая любовь завязалась. Анна просто на крыльях летала. А за ней сияние такое золотое. Я его порой видела даже, я завидовала. Но не судьбе такой, нет. Любви. Я ведь настоящей-то никогда не встречала. Ни у своих родителей, ни потом. Что-то похожее, может, и промелькнуло в моей жизни, но я как-то не распознала, что ли, или поздно спохватилась. Не всем дается. Но, может, и нельзя, чтобы столько счастья сразу «в одни руки», в два сердца. Наверно, недопустимо, чтобы вот так люди были счастливы вместе, будто родились друг для друга. Да что тут рассуждать…

В общем, в один прекрасный день, рано утром часов в шесть, пока они свои золотые сны смотрели, раздался стук в дверь — резкий, требовательный, и крики за дверью, мол, откройте немедленно, милиция. Она пока в себя от сна пришла, головой на постели вертела, халатик нашаривала в полутьме нашей утренней, он уже оделся и сказал ей, что из окна выпрыгнет, а то неприятности всякие у нее могут быть, мало ли что. Второй этаж у нее в доме был невысокий совсем, пока он в окно свешивался, она халат накинула, пошла дверь открывать, милиционеры вбежали человека три или четыре, ее отталкивают в квартиру бегут. Яшка как раз прыгнул вниз и…

Она видела только, как один из милиционеров достал пистолет, прицелился. Она рванулась, повисла на его руке, но не успела, выстрел раздался чуть раньше, на одно мгновение только. Она повисла у него на руке и увидела, как Яшка падает. И сначала решила, что он споткнулся, и ждала, что вот сейчас встанет, побежит дальше. Но он не встал, а она смотрела на него зачарованно и все никак не могла выпустить руку милиционера, глядя в окно. Тот пытался ее оттолкнуть, но она вцепилась в его руку намертво. А Яшка так и не встал.

А ее куда-то повели, о чем-то спрашивали. Но она ни слова не сказала, обмякла только как-то вся, и взгляд сделался отсутствующим, совсем как у ее матери.

На допросы потом таскали и учителей, и одноклассников наших, и меня. Спрашивали какую-то ерунду. Знали ли мы, что они встречаются? Почему не сообщили куда следует? Я ужасно этих допросов боялась. Мать дома пила какие-то лекарства от сердца и причитала только, что меня теперь из школы выгонят, что никогда никуда на работу не устроюсь. И мне было страшно. Во-первых, я была все-таки маленькой девочкой, для которой убийство — это ужас. А мне еще говорили со всех сторон, что Яшка был не просто так парнем, а маньяком-убийцей, что на его счету много жертв. Бред какой-то… Но это я потом поняла, а пока они говорили, я только плакала.

Почему не сообщили куда следует? А я в слезы — и все. Когда по-настоящему плакала, когда актерствовала. Я тогда уже в драмкружке играла, и задатки были, вот и использовала их. В конце концов, меня на допросы таскать перестали. А Анну выпустили, и она вернулась домой. Но на время, как говорили. Пока не решат, что с ней делать. Мать ее признали недееспособной. Сама она была еще несовершеннолетней, не могли ей после суда вот так одной разрешить жить. Все повторяли, что девочка чудом смерти избежала и ее бы маньяк жизни лишил.

И главное — все поверили. И учителя, и мои родители, и соседи. А я — нет. Ну не был он маньяком. Я видела. А если и был, как мне в милиции миллион раз повторяли, то возможно ли, чтобы маньяки могли любить? Я все это время была где-то рядом с ними. Не участвовала, своими глазами не видела, только чуть-чуть коснулась, но поверить во всю эту чушь…

Когда Анну выпустили, мне дома строго-настрого запретили с ней видеться. Мать и кричала, и кулаком по столу отец бил, и плакали оба, уговаривая. И я им обещала, что не стану. Клялась чем можно, честное слово давала. И когда клялась и божилась, все равно знала тогда, что пойду к ней. Что не могу не пойти, что всю жизнь себя стану преступницей считать, если не пойду. Что умру просто, если не пойду…

Шла и чуть ли не молитву читала, чтобы не встретить никого. Чтобы никто не увидел, чтобы матери не донесли добрые люди. И встретила, конечно. Самую что ни на есть сплетницу во всей округе. Та глазенки и без того маленькие прищурила, носом подергала, будто принюхивается, и мимо прошла. Только у меня сомнений не осталось, что через полчаса моя маман с работы примчится, и хорошо бы, чтоб не к Анне сразу направилась меня искать…

Она сидела такая тихая, осунувшаяся, будто заболела смертельно. Я села рядом и заплакала. И она тоже заплакала. Значит, не совсем окаменела. И с ума не сошла как ее мать, о чем тоже поговаривали.

— Все не так, — сказала она глухо. — Все неправда.

— Я знаю, — ответила я. — Все неправда.

Я скоро ушла и бросилась домой. Все на часы смотрела, успею ли. Успела. В половине третьего была дома. А ровно через час пришла мама. Конечно, ей позвонили, и конечно, она отпросилась с работы. И конечно, чуть ли не бегом…

Только кричать на меня не стала. А села рядом со мной и долго гладила меня по голове, приговаривая — девочка моя единственная, девочка моя ненаглядная. И все голову мою к груди прижимала. Я сначала решила, что так, может, и лучше. Не кричит. Поговорим. Я ей расскажу, что все — неправда. Она, может, и поймет. Может, и поверит. Взглянула на нее, а она плачет, причитает, как же так получилось, как же так…