Игорь Зарубин - Любовь и золото

Наутро он умылся, аккуратно причесался и, прихватив книгу, отправился на Пречистенку. Доходный дом Солодовникова удалось отыскать без труда. Поднявшись на третий этаж, он подошел к двери с медной табличкой, на которой было выгравировано: «Профессор А. И. Рождественский». Нажав на электрический звонок, Никита невольно прислушался к странным звукам, доносившимся из-за двери. Громкий мужской бас перемежался односложными женскими восклицаниями. Внезапно дверь распахнулась, и на Никиту прямо-таки наскочил тот самый мужчина с бородкой, которого он видел вчера в обществе незнакомки.

— Ага! — закричал он, хватая Никиту за плечи. — Вот и он!

— Ну я же вам говорила, Александр Иванович, что сегодня кто-нибудь да появится, — послышался из глубины квартиры женский голос.

— Прекрасно, — загремел профессор Рождественский, рассматривая Никиту. — Высокий лоб. Глаза с признаками интеллекта. Как раз то, что нужно. Вы ко мне?

— Д-да, — промямлил Никита.

— Хорошо, хорошо, милости просим, молодой человек!

Профессор схватил Никиту за грудки и, втащив за порог, поволок через всю квартиру, пока они не очутились в небольшой комнате, уставленной шкафами с бесчисленными папками и большим письменным столом, заваленным бумагами.

— Вот, — сказал профессор, указывая пальцем на стол. — Видите? И это всего за неделю. Так что приступайте к работе немедленно. Письма от ученых, академиков и из университетов — в одну кучку. Из-за границы — отдельно. Циркуляры из министерства просвещения — в мусорную корзину. Приглашения и просьбы о консультации — сюда. Как вас зовут?

— Никита. — Он не понимал ровным счетом ничего.

— Очень хорошо. Так вот, Никита. Это — мои ответы. Их надобно вложить в конверты, надписать адреса и отправить по почте. Все ясно?

— Да, но…

— Что? Вас интересуют условия? Так в объявлении же все указано. 25 рублей жалованья в месяц и полный пансион. Лариса покажет вам вашу комнату. Вы студент?

— Нет пока.

— Ну, ничего, ничего. Осваивайтесь, а я пошел на ученый совет.

И он умчался, оставив Никиту одного в комнате. «Ну и дела, — подумал он. — Видимо, профессор принял меня за пришедшего по объявлению».

За спиной послышался шорох. Никита обернулся и… В дверях стояла та самая незнакомка.

— Здравствуйте, — произнесла она звонким голосом. — А вы наш новый письмоводитель?

— Ну… в общем… да.

Она переступила порог и подошла к Никите.

— Я — Катя Рождественская. — Она протянула ему руку.

— Никита Назаров, — ответил он, с опаской принимая ее ладонь — прохладную и очень нежную.

— А почему вы такой красный? Волнуетесь? Не надо. Папа только с виду такой строгий, а вообще-то он очень добрый. Главное — это чтобы письма были в порядке. А то бывший письмоводитель уехал в провинцию, а Лариса, служанка наша, вовремя объявление не дала. Вот он и раскричался. Ой! — всплеснула она руками, заметив в руках Никиты свою книжку. — Где вы ее нашли?

— В парке…

— Так я и знала. Представляете — сижу я в беседке, и вдруг ко мне приближается страшный бродяга с повязкой на голове. Волосы — во все стороны, борода до пояса, одноглазый. Мне даже показалось, что у него в руках был нож! Да-да, вот такой широкий клинок. Я, конечно, пустилась наутек. А вы, наверное, позже там были и нашли книжку.

— Да… — Никита был настолько поражен красочным описанием собственной внешности, что, конечно же, не рискнул рассказать девушке, кто был в действительности этот страшный бродяга. «Почему одноглазый?» — лишь подумал он.

К тому же девушка переключилась на другие темы. Она говорила без умолку, не давая Никите вымолвить ни слова. Потом она потащила его пить чай.

«В конце концов, почему бы и нет? — размышлял Никита, слушая бесконечные рассказы профессорской дочки о том, сколько их Мурка родила котят и как на прошлой неделе рядом с их домом перевернулся тарантас. — Раз уж так сложилось, почему бы не остаться? Профессор, судя по всему, человек хороший, жить есть где. А отцу я письмо напишу».

Но главная причина того, что Никита остался, была в другом. И вряд ли Никита даже самому себе признался бы в ее существовании. Особенно сейчас, когда так близко, на расстоянии вытянутой руки, искрились голубые глаза Кати Рождественской…

Прошло три месяца. Никита сидел в черном студенческом сюртучке за письменным столом в своей комнате и, глядя на веселые огоньки в топке большой, выложенной расписными изразцами, голландской печки, сочинял письмо Степану Афанасьевичу.

«Дорогой папенька! Простите великодушно за долгое молчание, но обстоятельства складывались так, что написать все было недосуг. С радостью сообщаю вам, что я поступил в университет! Правда, не в Санкт-Петербургский, а в Московский, что, как мне кажется, не так уж и важно. Кроме того, я служу письмоводителем у профессора Рождественского, ученого-историка с мировым именем, который и оказал мне неоценимую услугу при поступлении в университет, так как я опоздал ко вступительным экзаменам и потребовалась небольшая протекция, чтобы я смог сдать их позже.

Живу я хорошо, на полном пансионе, ни в чем не нуждаюсь. Правда, работы бывает иной раз много — у профессора большая переписка, и каждый день приходит по почте целая гора писем…»

Написав еще несколько строк, Никита в задумчивости погрыз перо, затем вложил листок в конверт, запечатал сургучом и крупным почерком надписал адрес.

Он не рискнул написать, что, вопреки воле отца, поступил на исторический факультет. Не рассказал он и о своих злоключениях в подземелье. И конечно, в письме не было ни строчки о том, что Никита приобрел нового друга, а возможно (он очень надеялся на это) — невесту. Конечно же, ею была Катенька Рождественская.

За прошедшие месяцы молодые люди весьма привязались друг к другу. Уже были и длинные прогулки по бульварам и Нескучному саду, легкие касания краями одежды, как будто случайные встречи рук в сумерках, бесконечные разговоры по ночам, когда весь дом уже давно спал. И даже радость первого, пьянящего поцелуя испытали они. Надо сказать, что профессор Рождественский, который ценил в людях превыше всего интеллект, весьма благосклонно относился к своему новому, умному и старательному, письмоводителю. И перспектива иметь его в качестве жениха своей дочери, видимо, его вполне устраивала.

Катя росла без матери, которая умерла при родах ее. Воспитываемая отцом, она унаследовала от него легкость характера и веселый, жизнерадостный нрав. Александр Иванович был ярым сторонником женского просвещения, и поэтому на следующий год Катя должна была поступать в институт. Она была образованной девушкой и тоже интересовалась историей. Они частенько сиживали за столом голова к голове, читая рассказы из античной истории и представляя себя легендарными героями Спарты или римскими патрициями времен триумвирата… Катя, затаив дыхание, слушала рассказы Никиты о знаменитых правителях и полководцах, обо всем том, что он узнавал на блестящих лекциях Владимира Осиповича Ключевского. Когда же она узнала, что на глубине двух саженей от поверхности земли почти вся Москва пронизана сетью подземных катакомб, у Катеньки в глазах появился яркий блеск. Надо ли говорить, что и она без ума влюбилась в высокого, статного Никиту, который, к тому же, оказался покорителем таинственных подземелий…