Ольга Володарская - Обет без молчания

— Быстро.

— Я нашел себя. Стал ковать копии знаменитых арийских ножей, не только нацистских, но и обрядовых — ими пользовались древние маги. У меня появились свои клиенты, и они отлично платили. А друга я сделал своим представителем. Он обаятельный, говорливый и, что немаловажно, красивый, как истинный ариец. Потом оказалось, что Харри меня обжуливал. Мы поругались и расстались. Поэтому я не знал что он прилип к моему отцу: ни с тем, ни с другим не виделся.

— Что ему было нужно от Фредди?

— Он выполнял какие-то мелкие поручения. Ходил в магазин и аптеку, когда старику нездоровилось. Дед ваш, Элизабет, хорошо отделал его когда-то, и в непогоду у него болела голова и сломанные кости. Отец платил Харри, но тот, я думаю, еще и подворовывал. И явно надеялся на то, что старик завещает все ему.

— Почему вы так думаете?

— Он наговаривал на меня. Незадолго до того, как отца не стало, я решил его проведать. Он на меня наорал и выгнал, потому что я якобы только и жду его смерти и вместе с матерью провожу обряды, которые из него силы вытягивают. Это чистой воды вранье. Я не желал ему зла, как и Амина, которая на самом деле занималась какой-то магической чепухой, но только чтобы помочь кому-то: ауры очищала, денежные амулеты изготавливала и прочее. И мы не бедствуем. А Харри уверял отца в том, что я на грани банкротства, а Амина чуть ли не побирается. То есть мы его не просто ненавидим, а желаем получить наследство, чтобы выбраться из нищеты…

— Но почему Харрисона все принимали за сына Фредди?

— Он представлялся им, и ему верили. Эти двое были похожи, а меня, чернявенького, отец стыдился и никому не рассказывал о нашем родстве. Все думали, что я дитя Амины, к которому он проникся. А если вы спросите, зачем Харри было нужно выдавать себя за меня, так я скажу: он использовал это в корыстных целях. Как сын Фридриха Хайнца, он имел возможность записывать покупки на счет отца, а те деньги, что тот ему давал, присваивать.

— Почему вы не вывели его на чистую воду?

— Я знать не знал, что творится, пока он не умер.

— Фредди?

— Харрисон. Я не предполагал, что у него есть ключи от квартиры и он пользуется ею после кончины отца. В наследство я еще не вступил (по праву ближайшего родства все достается мне), она пустует. Точнее, я так думал. А оказалось, Харри обосновался там. Задолженности отца он, кстати, не погасил. Но это, конечно, ерунда. Просто не очень приятно. Хуже то, что он дискредитировал риелтора, к которому я обратился.

— Каким образом?

— Я хочу поскорее избавиться от подвала, в котором жил мой отец, да и мы с мамой, поэтому уже сейчас подыскиваю покупателей на него. Естественно, их ищет профессионал. И он уже договорился в одним русским…

— Русским? — переспросила Бетти.

— Да, он из Москвы. Серьезный человек, уже прилетел в Германию. Но, по всей видимости, сначала явился на Краузе, встретился там с Харрисоном, тот что-то ему наплел, и покупатель не просто дал задний ход, а еще и назвал риелтора мошенником. У нас с этим строго, его могут лицензии лишить.

— Как зовут этого русского?

— Я не в курсе.

— Но можете узнать?

— Наверное. А зачем вам его имя?

— Да, зачем? — обратился к ней Боря.

— Но это же наверняка тот самый мужчина, что захаживал к Георгу за улитками со шпинатом. Внук одного из братьев Хайнц.

— И?

— Я хочу познакомиться с ним. Родственник все же. А ты разве нет?

— Не особо. Что мне до него? У нас с Дашей есть родственники более близкие, но мы с ними не видимся. А этот седьмая вода на киселе…

— Вода? На киселе? Не понимаю.

А гость тем более не понимал, ведь они перешли на русский.

— Я пойду, пожалуй, — сказал он, встав с дивана. — Спасибо, что уделили мне время.

— Ауфидерзейн! — первой попрощалась с ним Даша и стала демонстративно убирать со столика чашки. Боря пожал руку Герхарду, а Элизабет проводила его до двери.

***

Когда они остались втроем, Дарья плюхнулась на диван и простонала:

— Как он меня утомил!

— Перестань, — одернул ее Боря. — Он не был навязчивым. Мы сами попросили его поделиться своей историей.

— Мог бы уложиться в несколько предложений. Все равно ничего интересного не узнали.

— Герхард хотел выговориться. Мы дали ему эту возможность. Не будь злючкой, тебе это не идет.

— Наверное, я просто устала. Даже короткий перелет утомителен. Пойду спать. А вы почитайте дневник Клауса. Он прольет новый свет на обстоятельства, описанные Либе, но… Может и запутать! Я не смогла разобраться до конца, зачем старики затеяли эти игры с мемуарами. Надеюсь, у вас получится, — но посмотрела Даша на брата, потому что только его мышлению доверяла.

— А где письмо, что мне адресовано? — спросил он.

— Оно вложено в блокнот. Спокойной ночи!

И, потирая глаза, сестра ушла наверх.

— Начнем с него? — Боря вытряхнул конверт и надорвал его.

Бетти кивнула.

Борис достал лист, сложенный вдвое, развернул.

— Всего несколько предложений? — удивилась Бетти, глянув через его плечо. — А ведь он любил и поболтать, и записать что-то… Читай!

— Читаю, — ему оказалось нетрудно понять, что написано, ведь письмо было написано по-русски. — «Дорогой Борис! Я знаю, что ты любимчик Либе. А еще ты настоящий мужик, глава семьи. Такого человека я хотел бы видеть рядом с внучкой хотя бы в качестве друга. Надеюсь, вы встретитесь. Я сделаю для этого все. И если вы вместе окажетесь в доме на Альтен-штрассе, поставьте пластинку «Патефон». Там одна песня, и она о многом говорит!»

— О чем это?

— Я не знаю. Надо найти пластинку и послушать ее.

Они вместе отправились в спальню, прихватив с собой блокнот. Дверь в комнату, предоставленную Даше, была закрыта, и мимо нее они шли на цыпочках. Вдруг уже спит? Лучше не тревожить…

Коробка с пластинками стояла на полке. Бетти начала в ней рыться.

— Нашла, — сказала она, достав небольшой картонный конверт.

В нем был виниловый диск, гладкий, совсем без царапин. Его если слушали, то нечасто. Бетти поставила его, включила патефон.

Зазвучал мужской голос, чуть хрипловатый, но красивый. Он рассказывал о том, как много скрывается за внешним, а сути никто и не видит. Невзрачные женщины могут быть прекрасны душой и гореть ярче золота, а патефон не просто ящик, который воспроизводит музыку, а чудо, что рождает ее, пусть и посредством механизма.

— Ужасная песня, — резюмировала Бетти. — В ней никого смысла.

— Он как раз есть. Надо смотреть глубже, чтобы найти красоту в том, что привычно, обыденно и на вид неприглядно.

— Это дед на меня намекал? Я неказистая? Но не человек, а золото. И ты должен меня рассмотреть? Хотя бы как друга?

— Что за глупости, Бетти? — он не сдержал смешка. — Во-первых, ты красавица. Во-вторых, даже если бы ты была чудищем лесным, деду ты бы виделась принцессой. А в-третьих, речь вообще не о нас.