Марина Зосимкина - Обратный счет

Между нами, а ты уверена, Надя, что ту девчонку завалила не твоя дурная родственница? То-то. И что теперь? М-да.

Улики все косвенные. Да и не улики это вовсе. Но ведь нашли же они дождевик в помойке? А там, допустим, Инкины биологические следы остались. Например, слюна, которой она брызгала на прохожих, когда исходила своей обычной злобой. Хотя, если бы нашли следы, то Инкин кот уже слонялся бы по пустой квартире, голодный и несчастный. Вообще-то завтра на работу рано вставать, а она голову себе чужими проблемами занимает. Надя с тоской посмотрела на жирные тарелки.

И почему она до сих пор не купила себе посудомойку?

Когда перед Киреевой Надеждой Михайловной вставала жизненная дилемма, кем быть — сволочью или дурой, она никогда не склонялась в пользу дуры. Потому что «сволочь» — понятие относительное, а «дура» — поверьте, абсолютное.

Она проворочалась до утра, отгоняя от себя образ Инессы, неумело пеленающей крошечное тельце, сучащее ручками и ножками. И теперь, стоя возле двери, опечатанной узкой полоской бумаги, в коридоре тесном оттого, что в него выволокли свой хлам из двери справа и из двери напротив, Киреева Надежда чувствовала себя дурой.

Бизнес-центр, переделанный то ли из какого-то детского учреждения, то ли из районной поликлиники, она нашла быстро, так как Инка вчера все ей подробно обрисовала. Охраны у входа никакой. Мрак, а не бизнес-центр. Пластиковые ободранные панели по стенам, драный линолеум. На дверях разномастные таблички с названиями фирмочек.

Даже спросить не у кого. Пришлось идти наобум, методично вчитываясь в надписи. Центр коррекции ныне покойной госпожи Шевчук располагался в конце коридора на втором этаже. Надя рассчитывала разболтать секретаршу метрессы или, как там ее, ассистентку, чтобы хитростью или лестью, а может и посредством небольшой мзды в виде припасенной коробочки «Коркунова» выудить у той список тетенек, посещавших занятия в последнее время.

Зачем? А фиг его знает. Не знала Надя ответ на этот резонный вопрос, поэтому сама себе его и не задавала. Надежда Михайловна обладала, безусловно, трезвым и прагматичным умом, но при этом была человеком действия. И ежели рассудок пока не мог ей выдать тактическое задание на ближайшие часы, то следовало неукоснительно приступить к действию. Рассудок потому и молчит, что ему пищи не хватает, поэтому Надежда отправилась раздобывать для него эту пищу.

Только напрасно она явилась сюда. Даже вялотекущей деятельности в ждущем режиме в этом офисе не велось, а сам офис оказался опечатанным. Не было, значит, у метрессы никакой ассистентки. И секретарши тоже. Выходит, в одиночку гнобила себя на поприще психологического здоровья населения эта деятельница психологической науки. Зараза.

С недовольным видом стояла Надежда в пыльном, пахнущем какой-то химической гадостью, коридоре, постукивая ножкой и сунув руки в карманы расстегнутой шубы. Кто-то дотронулся до ее локтя, и она оглянулась. Рядом стоял священник. Обычный православный батюшка, правда, весьма молодой. Возраста, примерно, Андрея или чуть постарше, но из-за наличия бороды, а также из-за того, что черное пальто было наброшено поверх черной же рясы, выглядел он авторитетно и солидно. Правда, возле двери центра психологической помощи стареющим мегерам увидеть священника Надежда совсем не ожидала, тем более молодого.

— А вы не знаете, что здесь произошло? Отчего опечатали помещение? — озабоченно спросил ее батюшка густым голосом.

При этом Наде показалось, что он, как бы это сказать… неспокоен. Нервничает, что ли? Странно.

— Знаю, батюшка, — хмыкнула она невесело. — Хозяйка с собой покончила. Буквально на днях.

— Не называйте меня батюшкой, пожалуйста. Я пока не иерей, а диакон, — рассеянно поправил Надежду священнослужитель и замолчал, насупившись.

Неужели эта Шевчук была его знакомой? Или родственницей вообще? По православным понятиям, самоубийство — это непрощаемый грех. Да, не повезло дьякону с родственниками.

— Она была вашей тетей? — осторожно спросила его Надежда.

— А? Нет, ну что вы. Эта женщина разговаривала со мной недавно, неделю назад примерно. Делилась своими страхами и совета просила. Я ни в чем не смог ее убедить, она ушла, и, кажется, даже раздосадованная. И почему-то разговор этот никак у меня из головы не выходит. Вот, попросил у отца настоятеля благословение и решил ее навестить, чтобы поговорить еще раз. Но опоздал, опоздал. Жаль. Не надо было мне ее тогда отпускать, но разве вы, мирские, кого-нибудь слушаетесь? Своевольные, своенравные и скептичные. Чем только мысли ваши не заняты, каких только страхов в себе не носите!.. И что деньги в дефолт сгорят, и что машину угонят, и что шуба короче, чем у соседки, и что стареете. А всерьез бояться только одного надо — чтобы не умереть без покаяния.

— Батюшка. Ой, простите. А как мне к вам обращаться-то? — стараясь быть учтивой, перебила его Надежда.

— Отец Иоанн, — без намека на улыбку ответил сверстник ее сына. — Я служу в храме неподалеку. На соседней улице наш приход, знаете, наверно.

Надежда не знала, потому что этот район не знала вообще, но кивнула. Потом поколебавшись спросила:

— Отец Иоанн, понимаете, с моей родственницей случилась большая неприятность. Даже, наверно, беда. И беда эта связана с этим самым центром. Ее обвиняют в немыслимых вещах, а доказать свою невиновность она никак не может. Я сюда пришла, чтобы хоть что-то разузнать, все равно что, вдруг это ей поможет. И ничего разузнать не смогла, потому что те, кто рядом на этаже работают, ничего друг про друга не знают, а больше спрашивать не у кого.

— Сколько лет вашей родственнице? — отчего-то спросил отец Иоанн.

— Пятьдесят девять, кажется. Нет, пятьдесят восемь. А при чем ее возраст? Почему вы об этом меня спросили?

— Она кого-нибудь обидела? Причинила вред? — не отвечая Надежде, продолжил допытываться дьякон Иоанн.

— Она… Ее в убийстве подозревают. Я хочу, чтобы ее оправдали. Священник молчал. Потом, не поднимая глаз на собеседницу, спросил:

— Вы что же, в нашу полицию не верите? Они должны разобраться. У них и возможности другие, не такие, как у вас, и люди там — профессионалы. Зачем вы хотите вмешаться?

— Полиция уже все про нее решила, мне кажется.

— Так может, и правильно, что решила?

— Может, и правильно, — потеряв весь задор, бесцветным голосом проговорила Надежда. — А может и неправильно. Я должна попытаться.

Отец Иоанн стоял, задумавшись, и неторопливо перебирал в широких рукавах рясы нитяные четки. Потом произнес негромко:

— Та женщина приходила не на исповедь, а за советом. Значит, тайны исповеди я не нарушу. Ее уже нет в живых, а вашей родственнице мой рассказ, возможно, чем-нибудь и поможет. Правда, не знаю, чем. Что ж, слушайте.