Сергей Тютюнник - Осколок в форме сердца

© Тютюнник С. П., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

Приказ о командировке был неожиданным.

Капитан Васильев вышел из штабной палатки и проверил командировочные документы. Теплый ветер погладил усеянные печатями и штампами листики, предписывающие Васильеву и двум солдатам полка убыть в Ростов-на-Дону. Женя поднял лицо к солнцу, закрыл глаза и, понежившись в весеннем тепле, закурил.

Добродушный март шлялся по палаткам, выгоняя на улицу солдат и офицеров.

– Жень, ты че – в командировку домой собрался? – спросили у Васильева с веселой завистью. – Дождался бы уж конца войны, тогда бы и рвал когти, – и захохотали.

– Хрен его дождешься… На опознание еду, – буркнул в ответ Женя, стирая улыбки с лиц шутников: все знали, что при опознании предстоит ворошить в морге замороженные останки погибших ребят.

«И все же – домой… Хоть на пару дней из этого пекла», – думал с умиротворением Васильев…

На аэродроме, как обычно, Жене вымотали душу, пока внесли фамилии командированных в полетный лист и разрешили вылет. Когда затасканный транспортный самолет был уже в небе, Васильев уснул тревожным фронтовым сном…

Ростов заплесневел от мокрого снега. Над городом стоял пар.

Устроив солдат на ночлег, Женя позвонил другу и поехал к нему. Выпили водки. «За жисть» говорили нервно. Васильев не мог раскрепоститься. Он переоделся в гражданку, которую привез с собой. В форме ехать домой не хотел. Из-за жены.

Это была его вторая жена. С первой жизнь не пошла. Из-за развода не пошла служба. Васильев начал седеть, а все еще ходил в капитанах. В его подъезде не жили капитаны. Только майоры и подполковники. В основном Женькины одногодки. Некоторые даже моложе. Для «капитана» Васильев был староват. И это волновало его жену.

– И сдохнешь без музыки, – злилась она на Женьку. – Майорам, тем после смерти хоть военный оркестр положен на похороны.

– Я перед смертью с полковым дирижером договорюсь. Бутылку поставлю – он что хочешь сыграет, хоть реквием, хоть «…капитан, никогда ты не будешь майором», – отшучивался Васильев.

– Они что, умней тебя?! – наседала жена, имея в виду соседей. – Вон Савченко в анкетах пишет: «Образование – ВЫСЧЕЕ». А «подполковника», смотри, хапнул!..

Васильев в такие моменты брал сигареты и шел на улицу. Ему было обидно. И за неудавшуюся карьеру, и за жену, оказавшуюся глупой скандалисткой. Когда она шла рядом с одетым в форму Женькой и встречалась с соседями, то краснела и прятала глаза – стеснялась мужниных капитанских погон при его начавшей седеть голове.

Васильев щадил жену. Он старался не появляться с ней вместе на виду у соседей. Даже к себе на пятый этаж Васильевы умудрялись подниматься как-то автономно, будто не знакомы между собой. Женя рад был почаще носить гражданку, но служба оставляла для этого редкие дни, а в эти редкие дни – редкие часы.

Дома Васильев не был пять месяцев. Он поднялся по лестнице, поставил чемодан и, успокоив грудь, нажал на кнопку звонка. Откуда-то снизу, через дверь, прозвучал чуть охрипший детский голос его четырехлетнего сына:

– Мамы дома нет. Она в магазине. Будет че’ез час. П’иходите позже.

У Васильева посерело в глазах. Он присел и, забыв про ключ от квартиры, который лежал у него в правом кармане, прошептал в дверную щель:

– Сашенька, почему ты не в садике?

– Я заболел и п’остудился, – прохрипело в ответ.

Женя вспомнил про ключ. У него дрожали руки, и он еле попал в замочную скважину. Боясь задеть сына, Васильев тихонько приоткрыл дверь. Родное его дитя, только чуть подросшее, с бинтом на шее, похожим на воротник испанского гранда, родное его дитя, с испуганным и внимательным взглядом, понемногу пятилось от отца в комнату. Васильев, растопырив руки, пошел на ребенка, как медведь. Саша уже без всяких сомнений отступал перед этим худым чужим дядькой с обвисшими усами. Васильев на одеревеневших ногах шел за сыном, приседая все ниже и ниже. Ребенок развернулся к нему спиной и побежал, унося на тоненьких ножках свое простуженное тельце.

– Сашенька!.. Стой!.. – задыхаясь, командовал Васильев.

Он устремился за сыном, зацепился за порожек комнаты и упал на колени, и без того уже готовый ползти. Сын убежал от него, добрался до угла, скривил лицо и тихо, безнадежно выдохнул:

– Мама! – Глаза его были широко открыты и сверкали влагой, а ладошки выставлены перед собой для защиты.

Женя подполз к нему на непослушных коленях, сгреб сына в охапку, погасив детское сопротивление, и прижал к себе. Ребенок упирался, засучил ногами, захрипел маленькой грудью. Васильев уткнулся головой в стену, прижал сына к себе сильнее и, пока тот не перестал биться об него и не затих, неловко подломив руки, долго шептал над ним деревянными губами:

– Сынок, не бойся… Я ж твой папка…

Потом жена душила Васильева за шею, терла щеки, чмокала в усы… Она готова была его съесть, а на следующий день сказала, дрожа тонкими ноздрями:

– Ты только выслушай спокойно и не кипятись… Я больше не могу на их самодовольные рожи смотреть. Я сказала, что тебе уже послали представление на майора…

Васильев взял сигареты и вышел на улицу.

Чеченская мина с кавалерийским свистом перемахнула через глиняные холмы и радостно лопнула на командном пункте батареи Васильева. Женя охнул от боли в ноге и нехотя, медленно прилег на расквашенную дождем и пудовыми солдатскими сапогами землю. Прорванная штанина под правой коленкой ржавела от крови. Батарейцы кинулись к Васильеву, побледневшему от обиды на судьбу.

– Без суеты давайте, – прошептал Женя белыми губами и закусил кончик черного уса. – Старшему офицеру батареи принять командование на себя! – стараясь придать голосу начальственную уверенность, распорядился Васильев и уцепился за плечи двух солдат.

Пока артиллеристы с боевиками переплевывались снарядами, Женя лежал без штанов на грязном матрасе и тупо глядел на белую повязку бинта вокруг правого колена. Полиэтиленовая пленка, заменявшая стекла на окне расстрелянной кирпичной халупы, вздувалась от пальбы и взрывов. Васильев попытался встать, но скрипнул зубами от боли и снова затих, на слух определяя места падений «духовских» мин. «Плохо бьют, – размышлял Женя, – видно, из кузова машины пуляют на ходу. Вряд ли еще попадут…»

В приемном отделении госпиталя была очередь в три человека. Васильев сел на скамейку, выкрашенную в белый цвет. Между ног поставил палку-трость, которую ему отшлифовал из найденной на берегу реки коряги старшина батареи. Портфель с вещами запихнул под лавку. Ждал недолго.