Михаил Зайцев - Улыбка Бультерьера. Книга вторая

Тянуло в сон, но я решил не ложиться, подождать до вечера. Есть хотелось не меньше, чем спать, и я занялся приготовлением пищи. Нынче я решил себя побаловать, накрыть стол, противоречащий всяким умным диетам. В закромах холодильника нашлась припасенная к Новому году баночка икры. В погребе отыскались собственного приготовления маринованные огурчики величиной с дамские мизинчики. Картошечка с укропом прела в печи, в морозильнике охлаждался шкалик «Смирновской», предназначенный для гостей, ибо крестьянин Кузьмин не пьет, у него язва. Я резал сало тонкими ломтиками, а подпорченное туманом, царапиной и выпачканными штанами утреннее настроение медленно, но верно налаживалось.

Перед тем как сесть за стол, я включил магнитолу, настроился на волну «Открытого радио». Динамики собранного в Сингапуре «Сони» оглушили пением Ричи Блэкмора. Любимая музыка молодости, ура! Чего еще нужно для поднятия настроения до уровня оптимистического? Побыстрее, пока не допел Блэкмор, слопать чайную ложечку икры и накатить пятьдесят граммов беленькой, которая, кстати, и язвенникам в особых случаях разрешается для употребления в скромных дозах.

С таким трудом поднятое настроение рухнуло в пучину нервозности, как только консервный нож проткнул крышку жестяной банки. Нет, сегодня не мой день! Икра оказалась протухшей, мать ее. Я глотнул водки, она, зараза, не пошла. Глоток попал, как принято говорить – «не в то горло», и я едва прокашлялся, блин! Будто в насмешку после бравурного Ричи Блэкмора заныл Боря Гребенщиков. Интересно, кроме меня, еще кто-нибудь пробовал декламировать тексты «Аквариума» без музыки, как «стихи»? Рекомендую, отрезвляет.

Я выключил радио, быстро заглотил пищу, чай заваривать не стал, залил еду в желудке теплой кипяченой водой. Закурил. В голову полезли навязчивые идеи на тему неотложных хозяйственных забот. Остро захотелось плюнуть на все и, отменив собственное предварительное решение, завалиться спать. Упасть на койку в чем есть, прямо в одежде, и захрапеть, не дожидаясь вечера. Однако поддаваться провокациям подсознания – последнее дело. Тем паче, дел по дому и вообще, невпроворот. И никто их за меня не переделает.

Я хлопотал по хозяйству вплоть до восемнадцати часов ноля минут. Ровно в шесть я сдался соблазнительной мыслишке: дескать, шесть часов вечера – это уже вечер и есть, а значит, можно и баиньки. В шесть пятнадцать я забрался под одеяло. Думаете, сразу заснул? Фиг! Только-только закрыл глаза, чу – тарахтит автомобильный мотор. Прислушался – мой «толчок», не иначе, подъезжает. Знать, Мирон из райцентра с работы вернулся. Чего-то рано приехал.

Шум мотора стих рядом с соседскими воротами. Неотчетливо слышу голоса Мирона и жены его Нюрки. Громко разговаривают, ругаются, что ли? Точно, ругаются. Кажется, Мирон выпивши. А, ну и черт с ними! Движок «толчка» шумел, значит, машина в порядке, остальное меня не касается. Пока не касается. Пока Мирон не соизволит побазарить с соседом Семенычем. Вот бы не соизволил, а? Вот было бы славно! Надорванная шумами паутина сонливости крепнет с каждой секундой. Дремота обволакивает меня, тело расслабляется. Ноющая боль в области копчика, которая досаждала весь день, проходит, я засыпаю.

Греческий бог сна Морфей подарил мне хороший сон, приснилось, как Ричи Блэкмор треснул электрогитарой по репе Борису Гребенщикову. Лидер «Аквариума» обиделся и ответил Блэкмору пьяным голосом соседа Мирона: «Я тя, Семеныч, ща в капусту порубаю…» Помню, я еще удивился во сне: почему «Семеныч»? У Блэкмора папу разве Семеном звали?.. От удивления я проснулся и расстроился страшно – оказалось, гитарой Б.Г. по башке никто не бил. Это дверь, оказывается, хлопнула столь смачно. И не во сне, разумеется, а на самом, что ни есть, наяву, черт подери.

Опершись плечом о дверной косяк, на пороге еле стоял на шатких ногах мертвецки пьяный Мирон. На ногах соседушка держался слабо, зато топор в руке удерживал крепко, вцепился в топорище, аж костяшки пальцев побелели.

– Слышь, Семеныч? Я тя убивать, это самое, пришел, – сообщил Мирон деловито. – Ты, падла нездешняя, вчерась весь бизнес мне порушил. Какого хрена ты, стручок, Чингиза ударил? Ась? Пустил ты меня по миру, падла. Ща я тя за это, это самое, рубать буду. В капусту, понял?

Рубаку не смутило и не заинтриговало отсутствие у приговоренного к казни бороды. Отъезжающего утром в райцентр Мирона я не застал, безбородым он меня видел впервые и, надо же, узнал. Еще более поражало, как Мирон, в настолько пьяном состоянии, сумел произнести такую складную членораздельную речь. Как это, это самое, у него получилось, до сих пор ума не приложу.

Мирон поудобнее перехватил топорище, я нехотя вылез из-под теплого одеяла, подтянул повыше резинку трусов, и тут за плечом пьяного, за порогом, возникла рыдающая Нюрка.

– Говнюк проклятый! – заголосила Нюрка. – Все деньги, до копеечки, из дому увез! Все пропил, говнюк! Машине Николая Семеныча бок помял, чем платить будем?! Николай Семеныч, он таким и приехал, веришь?! Лучше б разбился в дороге, говнюк! Гляжу, машина ваша под окнами стоит, битая! Вышла, а он, говнюк, пьяный! Я его в дом, а он за топор и ну нас с мамой гонять! Мама, вон капли пьет сердечные! Дети плачут! Говнюк…

Рассказ о злобствах пьяного Мирона оборвал сам герой повествования. Дебошир, икнув, поворотился к жене и молвил обиженно:

– Молчи, это самое, баба глупая. Мешаешь. – Мирон занес топор над взлохмаченной головой. – Порубаю, слышь, в капусту, су-уку-у!

– Руби!!! – Взвизгнула Нюрка, раскинув руки, задрав подбородок, подставляя под удар длинную белую шею. – Руби, говнюк, мать твоих детей! При свидетелях руби, чтоб тебя в тюрьме сгноили, говнюка!

– А и рубану.

Мирон качнулся, едва устоял, согнув колени и локти. Топор двинулся вниз к белой женской шее.

Я подоспел в последний, можно сказать – предфатальный, момент. Едва-едва, честное слово, успел обнять рубаку сзади за плечи и схватиться пальцами за топорище.

Обух топора дернуло назад, Мирона вперед, навстречу тупому обуху. Горячая голова и холодный металл встретились вопреки всем моим стараниям. Нюркину шею я, хвала Будде, спас, но пострадал, к сожалению, сопливый нос несостоявшегося убийцы.

Мирон выпустил до того крепко удерживаемое топорище и повис в моих объятиях с разбитым вдрызг, кровоточащим носом.

– Убили!!! – завизжала Нюрка так, что уши заложило. – Мужа мово убили!!! У-у-у!!!

Ополоумевшая баба, нечаянно оставшаяся в живых, надрывая уцелевшее горло, воющим вихрем вылетела из избы. А я вздохнул, матюгнулся от души, от сердца, и занялся раненым.

Диво-дивное, чудо-чудное: все хрящики кровоточащего носа остались целы и невредимы. Останавливать носовое кровотечение я, хвала Будде, умею. Это просто, достаточно нажать большими пальцами посильнее с обеих сторон переносицы. Пятачок у Мирона после знакомства с железным обухом, конечно, распухнет, ну, да ничего, Мирон, к счастью, не фотомодель, мордой не торгует.