Марта Таро - Бомба для графини

Девушка сделала изящный реверанс и лучезарно улыбнулась.

– Сонюшка, моя Мари желала посмотреть на твоих дочек, думала, ты всех привезешь, – сообщила Загряжская.

Она позвонила в серебряный колокольчик и приказала мгновенно появившейся горничной, чтобы та отвела барышню к хозяйке дома. Выждав, пока за Надин закроется дверь, Загряжская приказала:

– Ну а теперь, Софи, расскажи всё как есть. Ничего не пропускай, сейчас любая мелочь может оказаться важной.

Софья Алексеевна собралась с мыслями и начала свой рассказ с того ужасного дня, когда сын узнал о восстании, и закончила сегодняшними событиями.

– Вот так обстоят дела. У нас остался только московский дом, ну и, возможно, деньги, отданные неизвестно кому, – грустно признала она. – О сыне я ничего не знаю и даже не понимаю, к кому обратиться. Моя надежда только на вас да на Александра Чернышёва, он при покойном императоре был в большой чести.

Услышав последнюю фразу, Загряжская чуть не подпрыгнула от возмущения:

– Ну, ты даёшь, мать моя! Ты с кем меня равняешь? Да этот Чернышёв – настоящий подлец! Я вчера ему от дома отказала – написала письмо, что больше его не принимаю, посмотрим, где он теперь играть будет. Ни у кого больше таких ставок нет, как у меня.

– Но почему, Натали? – поразилась Румянцева, – ты что, поймала его на шулерстве?

– Бери выше! Вы знаете, что моя дочка – статс-дама, да к тому же в большом фаворе у императрицы-матери. Так вот, Мари вчера вернулась из Павловска вне себя от изумления. Государыня сама ей сказала, что Чернышёв подал императору прошение. Умолял пожаловать ему право наследования майората и графский титул Захара Чернышёва, арестованного за участие в восстании. Императрица дала понять, что она посоветовала сыну не принимать такого решения второпях, ну а я раздумывать не стала и тут же сообщила этому наглецу, что ноги его у меня больше не будет!

– А что, графа Захара уже осудили? – обомлела Софья Алексеевна, сразу подумав и о собственном сыне.

Загряжская проворчала:

– Никого пока не осудили, иначе я бы знала. Такой слух мимо меня не прошёл бы. Создана комиссия, где первую скрипку играет как раз этот самый Чернышёв. Ещё там заседает Бенкендорф – брат жены посланника в Лондоне, Долли Ливен, но я его почти не знаю. Туда же включили и Мишеля Сперанского. Ходит слух, что заговорщики хотели привлечь его на свою сторону, назначить в правительство, когда победят. Вот новый император и проверяет его лояльность, заставляя судить тех, кто его так высоко ценил.

– Да ведь это же настоящее иезуитство! – всплеснула руками Мария Григорьевна. – Как так можно? Какая жестокость!

– Это жизнь, со всеми своими неприглядными сторонами, – возразила Загряжская.

– И что? Вы думаете, что он сможет осудить таких, как мой сын, тех, кого даже не было в столице во время восстания? – испугалась Софья Алексеевна.

– Я не знаю, дорогая, – вздохнула Загряжская, – но помочь тебе встретиться со Сперанским не могу – он нигде не бывает. А вот с командиром сына ты поговоришь. Я знаю, что он сегодня должен был приехать к Кочубею, и попросила зятя привести этого Горчакова ко мне. Пусть командир тоже замолвит словечко за своего офицера.

Радость окрасила румянцем бледные щеки Софьи Алексеевны.

– Ах, тётя Натали, а я и не догадалась. Какая прекрасная идея!

– Погоди радоваться, будешь меня хвалить, когда что-нибудь получится, – отозвалась Загряжская.

Громкий стук прервал их разговор. В дверях сначала появился сам Виктор Павлович Кочубей – высокий, всё ещё стройный, с красиво седеющей головой, а за ним вошёл очень рослый шатен в белом мундире кавалергарда.

– Маман, выполняю вашу просьбу и представляю вам князя Платона Сергеевича Горчакова, командира лейб-гвардии Кавалергардского полка, – объявил Кочубей. Заметив, что тёща в комнате не одна, и узнав приехавших дам, воскликнул: – Софи, Мария Григорьевна, добро пожаловать! Позвольте мне и вас познакомить с Платоном Сергеевичем.

Он назвал гостю имена обеих женщин и вопросительно глянул на Загряжскую, ожидая подсказки, что делать дальше. Старушка поднялась с кресла. Уцепилась за руку зятя и попросила:

– Отведи меня, голубчик, в гостиную, там, наверно, уже новые колоды разложили. Мою подругу тоже не забудь, предложи ей другую руку, а то как бы мы с ней не попадали – года наши уж больно сильно нас к земле тянут.

Она бросила острый взгляд на Румянцеву, и та с готовностью поднялась. Хозяин дома вывел старушек из комнаты, и Софья Алексеевна осталась наедине с гостем. Тот, казалось, слегка растерялся. Огляделся по сторонам. Предложил:

– Позвольте, сударыня, проводить и вас. Я, правда, не знаю, куда идти, но надеюсь, что это недалеко.

– Прошу, уделите мне пару минут. Я не задержу вас надолго, а потом покажу, где находится гостиная.

– Охотно…

Кавалергард выглядел удивлённым. Графиня собралась с духом и призналась:

– Вы, наверное, не поняли, но я – мать Владимира Чернышёва. Мой сын служит под вашим началом. Я приехала в столицу, чтобы помочь своему ребёнку. Когда произошли эти печальные события, Владимир был в Москве. Он не участвовал в восстании. Помогите мне донести эту простую истину до тех, кто занимается делом арестованных, тогда мой сын выйдет на свободу и вернётся домой.

Горчаков молчал. По мере того как Софья Алексеевна говорила, он всё сильнее мрачнел, и графине даже показалось, что лицо её визави превратилось в маску скорби. Впрочем, его ответ не заставил себя ждать:

– К сожалению, я не тот человек, слова которого будут полезными. Единственное, могу подсказать, что всем в комиссии заправляет ваш дальний родственник – Чернышёв. По крайней мере, свидание с арестованными нужно просить у него. Надеюсь, что вам он не откажет. Ну а теперь позвольте откланяться. Передайте мои извинения мадам Загряжской, а с Виктором Павловичем я свои дела уже завершил.

Горчаков поклонился остолбеневшей Софье Алексеевне и вышел.

«Вот и началось, – поняла графиня. – Теперь так будут поступать все без исключения. Никто помогать не станет». Она добрела до гостиной, где в двух словах сообщила тётке и Загряжской, что ничего не получилось, а командир кавалергардов отказался хлопотать за своего подчинённого.

– Надо же! Горчаков кажется приличным человеком, а сам – обычный трус, – с горечью заметила Румянцева.

– Я не могу осуждать его, тётя. Боюсь, что в столице найдётся мало желающих помочь бедным офицерам, виновным лишь в том, что они были по-юношески наивны.

Сил у Софьи Алексеевны больше не осталось. Она хотела одного – уехать домой. В гостиную вернули Надин, и расстроенные женщины тут же уехали. В молчании добрались они до особняка Марии Григорьевны. Старая графиня сошла, а остальные уехали к себе – на Английскую набережную. Румянцева специально отпустила их. Хотела побыть одна. Подумать. Почему-то ей казалось, что князь Платон не сам так решил, а действует по указке Чернышёва. Вроде бы Горчаков выглядел достойно. Чем же его так зацепили, если князь Платон забыл о порядочности и чести? Да если рассказать о таком поступке в свете, все перестанут его принимать!.. Или не перестанут? Вдруг сочтут его поведение разумным?.. Старая графиня огорчённо вздохнула, и Бунич, развлекавший её рассказом о последнем маскараде, замолчал, а потом и вовсе развёл руками: