Николай Леонов - Один и без оружия

– Придержи, деловой.

Сынок держал вилку, а Хан начал откручивать у нее зубец, именно откручивать, будто тот и не был железным.

– Пальчики у тебя вроде стальные, – глядя на манипуляции Хана, восхищенно сказал Сынок.

– Соху потаскаешь, обвыкнешься, – Хан отломал зубец и согнул об стол в крючок, затем опустил руку под стол и вставил крючок в замок наручника.

Глядя в потолок и шевеля губами, будто читая там какие-то заклинания, Хан через несколько минут вздохнул облегченно и положил на стол свободные руки. Потирая натруженную кисть, он посмотрел в окно и сказал:

– А вот и распогодилось.

Дождь действительно кончился, просветлело. Публика потянулась к дверям, некоторые разувались, подворачивали брюки. Хан поднялся, взял со стола червонец, другой подвинул Сынку и сказал:

– Бывай, – и шагнул к выходу. Сынок схватил его за рукав.

– А я? Кореша бросаешь, подлюга? – Он брякнул цепью наручника, который охватывал его руку.

– Сунь в карман и топай себе, дружки тебе бранзулетку снимут, – равнодушно ответил Хан. – Ты деловой, а я от сохи, нам не по дороге.

– Тебе лучше остаться, – медленно, растягивая слова, сказал Сынок.

– Не пугай, – Хан улыбнулся, лицо его вновь просветлело, но глаза были нехорошие, смотрели равнодушно.

Сынок его отпустил, взял со стола крючок, сделанный из вилки, и сказал:

– Я к тебе предложение имею. Сядь. – Он ударил кружкой по столу и, когда мальчишка-половой подбежал, сказал: – Подотри и принеси, что там из отравы имеется.

Мальчишка фартуком вытер осклизлый стол, забрал пустые кружки и исчез. Хан взял крючок, опустил руки под стол, звякнул металлом и положил наручники Сынку на колени.

– Прибереги на память, деловой.

– Ты памятливый, – Сынок спрятал наручники в карман. – Не простой ты, мальчонка, совсем не простой. – Он рассмеялся.

Хан тоже улыбнулся.

– Простых либо схоронили, либо посадили… – Он замолчал, так как подошел хозяин заведения, который, поклонившись, спросил:

– Желаете покушать, господа хорошие? – Он протер и без того чистый стол. – У нас не ресторация, но по-домашнему накормим отлично-с.

Закусочная опустела, лишь за столиком у двери пил пиво какой-то оборванец. Смокинг Сынка внушал хозяйчику уважение, и он смотрел на молодого человека подобострастно.

– Колбаса изготовлена по специальному рецепту, можно с лучком пожарить, грибочки, огурчики из подпола достанем-с…

– «Смирновская» имеется? – перебил Сынок и, поняв, что имеется, продолжал: – Корми, недорезанный, – он рассмеялся собственной остроте. – Да не обижайся, мы с тобой элемент чуждый, на свободе временно. Вот кучера собственного встретил, – Сынок указал на Хана. – Раньше-то он дальше кухни шагнуть не смел, теперь за одним столом сидим. Мы сейчас все у общего корыта, все равны.

Хозяин склонился еще ниже и доверительно зашептал:

– Этого, простите, никогда не будет. Можно у одного отнять, другому отдать. Так все равно-с, простите, один будет бедный, другой богатый.

Николай-Сынок взглянул на хозяйчика лукаво и спросил:

– А если поделить?

– На всех не хватит, – убежденно ответил хозяин. – Больно человек жаден, ему очень много надобно, – и развел руками, показывая, как много надо жадному человеку.

Хан, сидевший все это время неподвижно, глянул на хозяина недобро, покосился на Сынка:

– Так что, барин, есть будем или разговаривать?

– Ишь, – Сынок покачал головой, – пролетариат свой кусок требует. Неси, любезный, и… – он кивнул в сторону двери, у которой сидел оборванец, – не сочти за труд.

– Сей минут, в лучшем виде, – хозяйчик поклонился, подбежал к оборванцу, забрал пустую кружку, что-то зашептал сердито. Оборванец поддернул штаны, смачно сплюнул и, насвистывая, вышел на улицу. Остановился у стоявшего неподалеку от закусочной извозчика.

– Эй, ямщик, гони-ка к «Яру»!

Извозчик взглянул на рваную тельняшку, чумазое лицо и нечесаные волосы и отвернулся.

– «Я ушел, и мои плечики скрылися в какой-то тьме». Счастье свое не проспи, ямщик. – Оборванец вновь поддернул штаны и направился в сторону Тверской, свернул в Гнездниковский, вошел в здание Московского уголовного розыска, который большая часть москвичей называла МУРом, а меньшая – «конторой». Здесь оборванец зашел в один из кабинетов, где за огромным столом сидел солидный, уже пожилой мужчина в пенсне.

– Разрешите войти, товарищ субинспектор? – оборванец щелкнул каблуками.

– Вы уже вошли, Пигалев. – Мелентьев снял пенсне и начал протирать его белоснежным платком.

Агент третьего класса Семен Пигалев работал в уголовном розыске уже пятый месяц и мог быть самым счастливым человеком на свете, если бы не фамилия, к которой редкий человек мог остаться равнодушным.

Субинспектор Мелентьев никогда не позволял себе шуток по этому поводу, произносил фамилию Семена уважительно, без ухмылочек и многозначительного подмигивания. Семен взглянул на него с благодарностью и доложил:

– Объекты, – Пигалева хлебом не корми, дай ввернуть ученое слово, – ушли от конвоя, дождь переждали в закусочной на Трубной, заказали обед. Я оставил там Серегу Ткачева, велел глаз не спускать.

Мелентьев и бровью не повел, хотя знал, что кучером в пролетке сидел агент первого класса, работающий в угро шестой год и, не в пример Пигалеву, человек опытный.

– Благодарю вас, Пигалев. Приведите себя в порядок и доложитесь Воронцову.

– Слушаюсь, – Пигалев распахнул дверь и чуть не столкнулся с входящим в кабинет сотрудником, который в форме рядового милиционера час назад конвоировал Сынка и Хана.

– Как здоровье, Василий? – с издевкой шепнул Пигалев. – Головушка бобо?

Василий Черняк, среднего роста, с выправкой кадрового военного, перетянутый ремнями, с влажными после мытья волосами, взглянул на Пигалева недоуменно и развел руками, как бы говоря: совсем обнаглел, братец. Семен понял товарища и поспешил убраться, а Черняк вошел в кабинет, плотно прикрыв за собой дверь, сказал возмущенно:

– Мы так не договаривались, Иван Иванович! Я боевой командир Красной Армии, орденоносец!

Мелентьев надел сверкающее пенсне, оттянул пальцем крахмальный воротничок и вздохнул.

– У меня сын недавно родился. – Черняк осторожно дотронулся ладонями до головы, казалось, он сейчас ее снимет и поставит перед субинспектором, как вещественное доказательство творящихся безобразий. – Сын, Иван Иванович! Он маленький, ему отец нужен, даже необходим.

– И чем же это вас? – поинтересовался Мелентьев, пенсне надежно скрывало его смеющиеся глаза, а тон был участлив безукоризненно.

– Чем-чем, – смутился Черняк, – кулаком! Меня в девятнадцатом один беляк рукояткой нагана шарахнул, я качнулся, и только. А тут…