Дмитрий Михеев - Идеалист

Непостижимо, что на него нашло… Неужели транзисторы и гитары?.. Их никто не толкнул, не задел… Напротив, они встретили его знакомых и о чем-то пошутили… Он вдруг страшно заторопился, казалось, он куда-то опаздывает, она перестала для него существовать… Что она такого сказала? Предложила только идти до Пресни пешком — ночь была чудесной, теплой, а транспорта все равно никакого… Он ответил что-то несуразное: у него есть дело, ему надо подумать (как будто ему кто-то мешал) и, выйдя на дорогу, начал останавливать все машины подряд. Он простился, не отпуская такси, небрежно и холодно до слез… Как теперь быть? Через несколько дней Первое Мая… Она позвонит как будто ничего не было…

Бедная Маша, откуда ей было знать, что увидит она теперь Илью через много-много месяцев и будет он совсем другим…

В тот день Илья выпустил себя на природу, как хороший хозяин заскучавшего пса.

Уже неделю было по-настоящему тепло. Зашевелилось все, что могло шевелиться — травинки, букашки, почки. Вдоль тропинок досыхал коричневый пепел листьев и первые бабочки разыгрывали летнюю пантомиму. Сквозь березовую вуаль с зелеными мушками романтичной казалась университетская глыба, о верхний уступ которой ранились зазевавшиеся тучи.

Раньше обычного открылись волейбольные площадки, и Снегин добросовестно отдавал им избыток своей энергии. Но, чем усерднее он отдавал, тем больше ее скапливалось…

В пасхальный вечер им положительно везло. Природа, добродушно настроенная, позволяла ласкать себя и тискать. Помахивая теплым ветерком, она снисходительно щурилась на свое разыгравшееся дитя. Ему нравилось наблюдать, как испуг сменяется восторгом в темных молдавских очах, нравилось ощущать рядом с собой ее миниатюрную хрупкость. Как удачно попали они на службу! Как хорошо было видно и слышно! Илья добросовестно пытался проникнуться духом литургии — вслушивался в слова, в мелодию и даже стал подпевать, но пытливо-скептический глаз его Я никак не желал закрываться.

Эти старики, старухи — жалкие, маленькие, убогие… — думал он, — истинная паства Его: «придите страждущие, плачущие, нищие духом…» Обиженные от рождения, обиженные жизнью (не Им ли самим?), былины человечества, вас несло по жизни пока не замаячил скорый конец, и тут вы заволновались… жили как семя, а умереть как трава не можете. Не можете согласиться с тем, что на этом кончилась ваша жизнь, кончилась безвозвратно, навсегда. Будут жить новые, молодые, будут радоваться, любить, пить водку, а вас не будет. И совершится много ужасно интересного, а вы даже знать не будете. И вас знать не будут — ваш внук, шевельнув тугими мозгами, вспомнит, что вы были слесарем, а, сделав страшное усилие (если хорошо попросят), выжмет из серого вещества своего последний «бит» информации: любил, мол, рыбачить и поддать. Теперь — на краю, за которым начинается забытие , — вам вдруг до разрывного ужаса захотелось бессмертия, и вы потянулись к Тому, Кто раздает его только за веру. Ни дел праведных, ни благочестия не надо, нарушить можно все десять заповедей, только покаяться во-время: «не праведников, а грешников пришел я призвать к покаянию…» Слабые, жалкие люди…

Но ТЕ, отец с дочерью?.. Если вера — от слабости, от поисков внешней опоры, разве ТЕ слабы?.. Н-да, тогда, что такое сила? Стоять на своем во что бы то ни стало? Чушь какая-то…

Маша тронула Илью за рукав и, запрокинув порозовевшее лицо, зашептала: — Я устала, мне душно… этот воздух… Может быть, пойдем?

«Слабая, эта слабая, — машинально подумал он, глядя на голубоватую кромку зубов, — и мила своей беззащитностью».

Выбравшись из шикающей чащи платочков и свеч, они остановились на мгновение, пораженные прохладной и чистой реальностью ночи. Десять шагов по каменным плитам дворика, преследуемые слабеющим светом церкви, поредевшие кордоны и кучки ребят, и они вышли на главную университетскую аллею. Илья обнял податливые плечи Маши и думал о ее доверчивой доступности… Как вдруг, в пятнадцати шагах он увидел бредших навстречу Карела с Анжеликой.

Судорога прокатилась до подошв и обратно. Не отдавая отчета, он резко свернул в боковую аллею, изо всех сил сдерживая ошалевшие ноги. Щекой, виском и краешком глаза он видел и чувствовал, что те тоже свернули, ускоряют шаг, почти бегут, обгоняют, разворачиваются и — о, ужас! — идут навстречу. Лицо Ильи инфракрасно светилось, рука немела от противоречивых усилий, ноги вязли в асфальте…

— Привет, Илья! — беззаботно воскликнула Анжелика, останавливаясь.

— Привет, — глухо ответил он.

— Были на службе? — поинтересовался Карел.

— Да… вот, нам повезло…

— Это правда говорят, что весной антиномии разрешаются легче, чем зимой? — веселым голосом с едва заметной трещиной спросила Анжелика.

— Да… пожалуй, — ответил обреченно Илья, испытывая одно мучительное желание — убрать руку. Вместо этого он с ужасом ощутил, как Маша прислонилась щекой к его плечу.

— Без них, наверное, легче жить? — допытывалась Анжелика.

— Да, легче, — отрезал Илья из последних сил.

— Значит, правильно говорят, «что ни делается, все к лучшему».

Анжелика помахала рукой и увлекла за собой Карела.

Если бы он мог: упасть на асфальт, забиться в истерике, орать до изнеможения и хрипов, чтобы кто-нибудь утешал и уговаривал выпить воды — он был бы, наверное, счастлив.

— Кто они? Поляки? Какая красивая пара! Недаром полячек считают…

Как малодушно он вел себя! Бежал и был схвачен за руку, мальчишка в чужом саду… Не нашелся даже, что ответить. В конце концов он мог бы сказать… В чем он, собственно, провинился? Разве они не расстались, не вольны встречаться с кем захотят?..

— …в принципе, не так уж далеко, за час наверно дойдем…

Дойдем? За час? Нет, быстрей, туда, пока они дойдут, пока не легли спать, пока не закрыли общежитие…

Было двадцать минут второго, а уже без двадцати два Илья проскочил мимо вахтерши, оглушив ее загадочным «свои», и скрылся в коридоре. Они не должны были лечь, думал Илья, он скажет ей только, что ирония ее неуместна, что он вправе встречаться с кем захочет… Она воображала, что будет всю жизнь… тяготеть над ним? Нет, нет и нет! Они расстались, они свободны… все! Конец! Однако, как поздно, какая темень!

Глава XXVII

Настольная лампа, уткнув в стол забинтованную газетой голову, почти не давала света, какая-то нечеловеческая фигура темнела в кресле. В несколько секунд она приняла очертания Карела и Анжелики на коле… нет, на подлокотнике… Воздух хранил еще в себе следы неловкого движения. «Любовники?!! Боже! Вон отсюда! Идиот!» — он отшатнулся, чтобы исчезнуть, но женская тень поманила его и голосом Барбары прошептала: «chesch, иди к нам, дорогой!».