Дмитрий Михеев - Идеалист

Старший вахтер подошел к Илье и, глядя по-бычьи вниз, взял его за плечо. «А ну, отойдите от двери», — сказал он внушительно, и чувствовалось, что этот шутить не любит. «Не трогать меня!» — процедил Илья сквозь зубы, и столько едва сдерживаемой ярости было в его голосе, что мужик отступил. «Как он разговаривает!», «Что вы себе позволяете!» — заголосили женщины, а два других оперативника, вполне безучастных до этого, молча надвинулись на Илью, впрочем, не без растерянности, ибо он походил на боксера, собирающегося скинуть халат и нырнуть под канаты. «Не советую сопротивляться, — сказал их командир, — расценивается как сопротивление властям — ст. УК РСФСР». «Студент юр. фака», — механически подумал Илья, видя перед собой только обнаженную, сонную Анжелику, которая в это время, одетая и причесанная, вышла в прихожую со словами: «Доброе утро. Прошу вас, проходите». Сознание вернулось к Илье, пока непрошеные гости один за другим проходили мимо него в комнату. Анжелика пригласила всех сесть, но приглашение повисло в воздухе. «Ваши документы» — обратился к Илье «юрист», овладев тягостной тишиной. Снегин вошел в комнату, с удивлением обнаружил ее в полном порядке и, быстро обретая уверенность, достал паспорт и аспирантское удостоверение. «Прошу-с» — подал с легким поклоном «юристу». Тот положил в карман, даже не взглянув, и повернулся к Анжелике: «Прошу ваши документы». Это и было кульминацией спектакля. Но героиня пожелала отойти от сценария: вместо угловатых жестов стыда и отчаяния, нарочитой мольбы в глазах и надтреснутого раскаяния в голосе, она, развела руками, пожала плечами и с подкупающей улыбкой сказала: «Правда, у меня нет пропуска в эту зону, мы только — жених и невеста… Мы очень торопимся, но столько противных формальностей… очень трудно». Она взывала к человеческому участию, искала сочувствия! — и стальные чиновничьи сердца, закаленные в схватках с наглостью, в водоемах слез, на мгновение… нет, не дрогнули, а как бы пришли в замешательство. «Что ж, формальности… а пока не грех бы и воздержаться» — сказала дежурная по этажу, которой пара положительно нравилась. Вахтерша глядела сердито, однако молчала и даже присела на краешек стула. «Конечно, — Анжелика беспомощно рассмеялась, — но как? Через месяц я уезжаю, и что будет? Отец, наверное, убьет…» «Что, уж так невтерпеж, иль любовь такая?» — добродушно проворчала вахтерша, и начало казаться (впрочем, только Илье и Анжелике), что машина захлебывается и вязнет… «Придется пройти с нами, — сухо сказал «юрист», — оденьтесь, а вас попрошу подождать там. Мусаилов, вызови пока лифт», — молодым командирским голосом распоряжался он. Одеваясь, Илья снисходительно улыбался: боятся, как бы он не покончил с собой, или не убежал? И, как всегда, усложнял — «юрист» (а он действительно заканчивал юр. фак) действовал строго по инструкции, запрещавшей оставлять задержанного одного и разговаривать с ним. С наигранным равнодушием и профессиональной цепкостью он рассматривал корешки книг, думая, что многого из этого задержания не выжмет, как вдруг заметил тисненное золотом «Фридрих Ницше». «Ах, вот оно что — белокурая бестия!» — догадался он, и круглые, твердые формулировки будущего рапорта на имя директора Дома Студентов посыпались в лузу его памяти: «Барское, пренебрежительное отношение к правилам социалистического общежития… хулиганская выходка… грубость, несовместимая с пребыванием в рядах Комсомола…»

Илья пылал алыми пятнами, а Анжелика болезненно улыбалась, когда кишащими коридорами и переходами, сквозь строй понимающих улыбок их конвоировали в Оперативный Комсомольский Отряд, занимавший две маленьких и одну большую комнаты в цокольном этаже. Их допросили в разных комнатах под назойливый треск ламп дневного света, которые горели здесь днем и ночью. Затем каждому предложили написать объяснительную записку. Анжелика, закусив губу, безропотно написала: «Двадцать третьего мая 1968 г. я ночевала в комнате моего жениха. Анжелика Стешиньска.» Илья же взорвался: «Это бессмыслица, вздор! Что тут объяснять?!», на что дежурный оперативник холодно заметил: «Вам же хуже: при разборе дела будут опираться на рапорт командира группы, докладную старшего вахтера и показания дежурного вахтера». «Ну и что? Что нам в конце концов угрожает за столь ужасное преступление?» «Диапазон очень широк, — ответил оперативник, играя шариковой ручкой, — выговор по административной части, по комсомольской линии — с занесением или без занесения в личную карточку, строгий выговор, выселение из Дома Студентов, исключение из комсомола и автоматически из — университета… — это зависит от вашего поведения. Пока что своим вызывающим поведением вы восстановили всех против себя». Комната с несколькими жесткими стульями и портретом Ленина в кепке становилась все более пустой и неуютной — как кузов грузовика, в котором предстоит трястись по ухабам. Илье почудилось, что неумолимая машина подминает, втягивает его в свои железные недра. И дикое желание вырваться во что бы то ни стало овладело им. «Идите вы к черту, бюрократы! Судите без меня.» — сказал он, подымаясь.

Продержав добрых полтора часа, их выпустили с предписанием Анжелике немедленно покинуть зону «Б». Черненький, тихий Мусаилов, в полувоенной куртке с галстуком, должен был проследить. Они брели переходами в клубную часть, а сзади следовал исполнительный, себе на уме, Мусаилов.

— Как у Кафки в «Процессе», правда? — спросила Анжелика, когда они наконец остались одни.

— Н-да-а, — сумрачно ответил Илья. — Пойдем, пока не начался дождь.

Грязные, лохматые тучи толпой перли на запад.

Глава XXXI

Вначале казалось, что инцидент не задел Илью глубоко: гораздо больше его волновало молчание матери. Ее разрешение теперь оставалось единственным препятствием на пути к ЗАГСу. Она словно не понимала, что от нее требуется, и, потеряв терпение, он написал весьма резкое, ультимативное письмо. Дней через пять пришло явно наспех состряпанное разрешение и ни слова больше: мать обиделась или даже рассердилась, ведь он не познакомил ее… Неужели она не понимает, что ему некогда, что он разрывается, а Анжелика сдает экзамены? Шеф торопит с авторефератом и экзаменом по философии… Конечно, это сугубая формальность, но два вопроса в каждом билете были посвящены работам Ленина, и, попадись он, не дай Бог, Щекиной, что очень даже вероятно, уж она отыграется за все обиды. Как она раздражала его на университетских семинарах, когда вторгалась в утонченные споры своими глупыми, неуместными, но «очень правильными» замечаниями по поводу великих! Честно говоря, и он не всегда был корректен с ней… Теперь ее черед… Еще этот студсовет… Может быть, все-таки пойти? В конце концов, молодые могли бы понять его… Илья пытался вызвать в памяти молодые симпатичные лица, но, разрывая туман доброжелательных улыбок, выплыло холодно-строгое лицо «юриста», и он решил не ходить. Как только они подадут заявления в ЗАГС, дело умрет естественной смертью.