Денис Лукьянов - Големикон

Кэйзер открыл глаза и снова прошептал:

– Дедушка…

А потом посмотрел на огромного голема в холле и сжал механический кулак.

Небо упало в дрему, по нему расползлись серые тучи-морщины, затянув солнце и остановив ванильно-персиковый солнечной поток, тут же затушив пожар осенних деревьев, их вечное фениксовое сияние. Свет принялся капать, как из опрокинутой банки с приторным медом – бежевые дома Хмельхольма, словно потеплее закутавшись в свои фасады, покрылись пятнами из солнечных капель и дождевой измороси.

Где-то в стороне от города все это разбавляли клубы плотного пара, седыми вихрями лениво и томно ползущие вверх.

Пейзаж, конечно, что надо – но при правильной смене угла обзора, картина открывалась взгляду полностью, и перед любым наблюдателем – прямо как сейчас – вставал весьма фундаментальный вопрос: прогресс – куда несешься ты, а? И откуда берешься?

Говорят, что технический прогресс дает пинка развитию человечества – это, вообще-то, действительно так, только вот это пинок ногой в золотом ботинке с бриллиантовым каблуком и шнурками из чистейшего серебра, а потому в такой пинок надо как следует вложиться, иначе ничего никуда не уедет, да даже с места не сдвинется.

На Хмельхольм прогресс свалился чугунной – то есть, золотой, конечно – плитой, отпечатавшись первым и единственных во всех семи городах поездом.

В этих самых семи городах пароходы, работающие, конечно, на магии, сновали с людьми и товаром туда-сюда как ужаленные муравьи. Вода, говоря архаическими образами, была живительной кровью всех семи городов, соединяла их узами торговли и логистики – кто-то, как портовый Златногорск или столица, Сердце Мира, отхапал себе море, а кто-то очень даже довольствовался речкой – например, тонкая и изящная Хрусталия.

С Хмельмхольмом же получилась накладка – река-то была, куда без нее, но добраться от одной части двуединого города до другой оказывалось той еще проблемой.

Пока не появился паровоз. Железнодорожные пути неумелым швом портного-неряхи связали горы и равнины.

И, казалось бы, ура, да здравствует прогресс и новые технологии – сейчас запустим поезда между всеми семью городами, и жизнь станет хотя бы слегка похожа на сказку. Но идея оказалась слишком уж затратна – зачем столько поездов, которые надо пнуть бриллиантовым башмаком прогресса, когда вода прекрасно со всем справляется?

Так что поезд, движимый магическими потоками, которые заставляли крутиться шестеренки и придавали жару топкам, стал визитной карточкой Хмельхольма.

А к любому поезду прилагается вокзал, как к шуту – король.

Прасфоре Попадамс никогда не нравился вокзал. Она обычно с радостью, хоть порой и с трудом, принимала все новое, но любила то легкое умиротворение, которое дарит, допустим, просыпающийся город с его небольшими домами, черепичными крышами, крадущимся солнцем и холодным осенним ветерком, навевающим выжженую радость. И даже самые людные улочки казались спокойными и, что важнее, настоящими – без всего того искусственного хаоса, который водоворотом несочетаемых элементов заставляет голову трещать от количества потенциальных проблем.

Вокзал же – даже в самые тихие и спокойные минуты – напоминал не просто муравейник, а муравейник, в котором каждая букашка объелась галлюциногенного вещества. Это место было квинтэссенцией беспокойства без причины, гудящего хаоса и рассредоточенного внимания.

А еще, возможность спонтанных встреч с тем, кого даже в гробу встретить не хотелось бы, возрастала до предела.

Поэтому Прасфора, стоявшая под навесом из красной черепицы, совсем не удивилась, встретив здесь господина Фюззеля.

Альвио, как всегда паривший где-то в облаках с драконами, грифонами и прочими тварями всех мастей, от удивления разинул рот так, что туда целый рой мух мог влететь.

– А, кого я вижу! – улыбка на лице Фюззеля была бы весьма приятной, если бы на девяносто процентов не напоминала осклабившуюся змеюку. – И как ваше ничего, Прасфора? Я смотрю, доставка растет и процветает?

Никакого другого вопроса девушка не ждала.

– Ага. Как видите, – ответила она, стараясь даже не смотреть на мужчину в высокой коричневой фетровой шляпе.

Господин Фюззель, так уж вышло, был хозяином таверны «Рваные крылья дракона», которая, будем откровенны, и в сравнение не шла с «Ногами из глины» – к тому же, ни один горожанин не понимал, почему крыло все-таки рваное, но это уже совсем другой вопрос. Конечно, у Фюззеля и его заведения были все шансы вырваться на первое место среди Хмельхольмских едален, но хозяин заведения придерживался очень специфичной позиции: я буду делать все, как делаю, потому что правильно именно так, а все ваши пожелания и ожидания – лишь ваши пожелания и ожидания, смиритесь с этим. При этом Фюззель постоянно грыз метафорические ногти и точил зуб на «Ноги из глины», готовясь при любом возможном случае вцепиться в кабак заостренной стальной хваткой. Ему хватило бы и легкого укола, и сносящего голову удара мечом, тут уж как получится. Главное любым образом вставить палки в колеса конкурентам. Желательно так, чтобы колеса эти поломались вдребезги. А потому соперничество двух заведений не знало границ – ну, так оно вырисовывалось в желтых от табака глазах самого Фюззеля. В «Ногах из глины» ни о каком соперничестве даже не думали, но Фюззель знал, что все это – коварный план тишины и бездействия, чтобы в нужный момент обвалить его самопровозглашенную империю еды. Хотя, скорее, маленькое княжество – хозяин заведения давил на открытие небольших «филиалов» «Рваных крыльев дракона», и дракон превращался в недобитую химеру.

Да и в целом, Фюззель был похож на маленького, отъевшегося на подношениях и любящего скользкую зеленую слизь Короля Гоблинов, хватающего своими заостренными отросшими ногтями все, что блестит и готового отдать жизнь, но сохранить свою единственную отдушину – золотую корону, которая на самом деле сделана из крашеного дерева.

Внешне Фюззель недалеко ушел от этой метафоры, разве что слизь изо рта не сочилась.

– О! Ну прекрасно, прекрасно! Стало быть, в горы, да? – хмыкнул мужчина. – Это уже настоящий рывок вперед, поздравляю.

Он сделал такую наигранную паузу, что даже типичный театральный злодей устыдился бы.

– Жалко только, что скоро все это будет не нужно…

Прасфора по натуре своей была очень доброй, считая, что никто не идеален, и она в этом водопаде из неидеальности и недостатков находится ближе ко дну. Доброта плескалась в ней через край, даже по отношению к тому, кому давно пора бы как следует набить лицо – но девушка знала, что справедливости в этом мире нет, а доброты так мало, что еле-еле наберется на глиняный кувшинчик, вот и решалась что-то делать малыми силами, по чуть-чуть, а там, глядишь, и мир преобразится, напитавшись этой живительной влагой, зацветет. К тому же, когда веришь в лучшее и идешь напролом даже через обсидиановые стены, по-другому и не получается – иначе слишком быстро иссохнешь, не пробьешь уже даже картонку, что там говорить о настоящем препятствии.