Денис Лукьянов - Големикон

– Вот это да, поездка только началась, а уже с тремя мертвыми големами, – подумала Прасфора, тоже по ментальной инерции вжавшись в кресло. – Остаток дня обещает быть веселым.

Последние несколько вагонов поезда всегда были грузовыми, и два из них обычно выделяли именно для големов. Их неработающие глинянные тела скидывали туда и везли в горный Хмельхольм, чтобы там оставить в темных, мрачных помещениях, на складах, которые в умах людей отзывались легким эхом обычного кладбища. О месте, где навсегда оставались неисправные големы, даже сочиняли детские страшилки, потому что такие истории обычно сами – как клопы в старом матраце – возникают вокруг любого подходящего места. Но даже самые рационально мыслящие взрослые, не имеющие ни капли воображения, побаивались этого кладбища големов.

Глиняные гиганты возвращались туда же, где были сделаны – а это придавало процессу еще больше пикантности необъяснимого страха.

Так вот, любой отбывающий поезд вез хотя бы одного-двух големов, и все бы ничего, но их никогда до этого не таскали через пассажирский салон. Какой смысл, если проще загружать прямо с железнодорожной платформы?

Раздался громкий гудок, отдающий такой странной хрипотцой, будто бы поезд решил откашляться перед тем, как отправиться в путь.

Маленькие бежевые домишки с красными черепичными крышами медленно поплыли за окошками – поезд тронулся, запыхтев. В другом пласте бытия тонкие нити магических потоков, с той стороны видимые, стали стекаться в машинное отделение, разбиваясь там и приводя махину в движение.

Поезд набирал скорость, покидая город и устремляясь в другую его часть.

Соседка и сосед спали, задремав. Прасфора решила воспользоваться случаем и достала тетрадку Альвио в кожаном переплете. Девушка отстегнула защелку и открыла на случайной странице, где – о чудо! – текста было больше, чем изображений, но несколько картинок драконолог все же на страницу влепил, не удержавшись – они прилегали к тексту вплотную.

– Драконы постоянно спят, – прочитала Прасфора. – Лежат как можно глубже под землей и спят на горах сокровищ, или просто рядом с месторождением металлов (на их месте я бы тоже так постоянно делал). Их грузные туши вздымаются от тяжелого дыхания, пока чешуя принимает цвет и свойства металла, находящегося рядом. Но молодые драконы – все равно, что сороки, и за год-два до того, как они спускаются дремать, могут натаскать всего, что блестит. Но все равно, все драконы всегда дремлют…

Дальше она увидела рисунок кладки и шипастых яиц с подписью: «Яйца их – прочнее стали, почти всегда цвета и свойств того же металла, что и дракон внутри»

Попадамс перевернула страницу. В центре был нарисовал большой глаз с круглым широким зрачком, под ним – весьма однозначная подпись «ГЛАЗ ДРАКОНА».

– Зрение драконов – вообще обалдеть какое!уникальное, – продолжила чтение девушка. – Словно они могут сохранить глазом картинку в памяти, а потому помнят практически все. Даже то, сколько монет валяется рядом, и сколько сталактитов свисает с потолка. Даже количество камушков на берегу горной реки…

На следующий странице начинался новый блок.

– Драконы не разговаривают, – прочла Прасфора, слегка удивившись. Ей всегда казалось, что они могут говорить, да и Альвио сам как-то раз рассказывал. – Если им нужно сказать что-то, они просто… не знаю, как это работает, и как правильно описать, но они просто… заставят тебя самого подумать о том, что они хотят донести. Это как… поговорить не ртом, а мозгами. И голос их… разносится оркестром из всех возможных звуков, лучше описания и не подобрать.

Поезд набирал скорость, слегка потрясываясь. Прасфора Попадамс перелистнула еще несколько страниц. Взгляд ее остановился на фразе рядом с изображением головы грифона – ну вот, подумала девушка, мы и дошли до мифологической части.

– Раньше рядом с драконами жили и неугомонные грифоны, которые так и рвались из подземных пещер наверх, вили гнезда на склонах. Воздух был их стихией! А потом… я не знаю, что с ними случилось, но они стали просто красивой сказкой, легендой, барельефами на стенах. И ведь еще мой дед, или прадед, видел их, знал о них, делал зарисовку. Никто не знает, куда они делись – даже тот, кто живет в горном Хмельхольме…

– Эх Альвио, Альвио, – улыбнулась Прасфора, захлопнув тетрадку. Потом девушка прикрыла глаза: големы, драконы, грифоны… куда важнее сейчас была доставка родному дяде.

Потому что она – здесь, рядом, а все остальное – где-то там.

И совершенно не важно, где конкретно.

В практически полной, целующей своим ужасом темноте, шел мэр Кэйзер. Тонкие струйки желтого света просачивались только на входе, но мэр уже ушел далеко от них, и отсюда казалось, что там, вдалеке, свет просто рассеивается пучками соломы, не может противостоять загрубевшему мраку, а потому рассыпается и гаснет, присоединяясь к колокольному звону тьмы.

Кэйзер мог включить свет щелчком пальцев, но не стал – никогда не делал, когда был тут один.

Вокруг призраками колыхались силуэты, сгустки темноты, словно ставшей еще плотнее, явственнее – их неразличимые невидимые контуры лишь иногда обретали четкий вид, но сейчас они мерцали будто бы в обратную сторону, изнанкой сияния, словно черным мелом провели по гуталиновому ночному небу.

Взгляд мэра, привыкший к темноте, все же очерчивал вполне конкретные, но потускневшие формы.

Кэйзер любил гулять по кладбищу големов в одиночестве.

Старый склад был умиротворяющим: темнота, казалось, даже глушила посторонние звуки, а потому мысли текли бурной, кристально чистой рекой, пока мэр шел мимо потрескавшихся големов с погасшими рубинами-глазами. Да и мрак, в котором трудно разобрать хоть что-то, всегда успокаивал Кэйзера. Здесь этот мрак так загустел, что тяжело было заглянуть даже внутрь самого себя, казалось, что эта темнота – и есть ты сам, расплескавшийся наружу, будто бы твоя огромная тень. Темнота глушила все, сводила на нет мелкие, ненужные мыслишки, шумным прибоем выносила не берег слишком легкие камни, а тяжелые, неподвластные даже ей, оставляла на месте. Вокруг не было ничего, даже самого себя, только мысли, големы и ритм шагов…

Кэйзер прошел совсем рядом с одним из поломанных големов и отчетливо увидел его потрескавшуюся голову.

Мэр улыбнулся. Все так стремительно маршировало к нужному моменту, оставалось поставить лишь несколько черных плиток домино, чтобы толкнуть одну и запустить всю цепочку – цепочку, которой не увидит его дедушка, и до которой он никогда не догадался бы.

Зато увидят все остальные.

Столько всего было сделано, испробовано впустую, и столько всего еще предстояло совершить. Но Кэйзер умел не просто учиться на ошибках, а, научившись, совершать их еще меньше, чтобы рано или поздно прийти к финишу, не допустив недочетов нигде.