Эмма Корица - Невеста проклятого мага

Отец влез внутрь и сел рядом с мной. Карета тут же двинулась с места, оглушив нас пронзительным скрипом и скрежетом. Зажав уши ладонями, с ужасом осознавала, что нам предстоит слушать это всю дорогу. К тому же нас жутко трясло, мозги перемешались с желудком. Надеясь, что меня не стошнит, старалась смотреть в окно.

Поездка была сплошным мучением. Мы останавливались несколько раз, чтобы поесть и размять занемевшие конечности. Когда мы проезжали через лес, отец был в сильном напряжении и не отрываясь смотрел в окно. Кроме того, он постоянно спрашивал кучера, не видит ли он что-то подозрительное. Мне сразу стало понятно, что папа боится нападения слуг Аскгласса, который мог решить довести дело до конца. Но скорее всего тёмный маг решил пока этого не делать, стараясь понять, кто из светлых магов мог отбить атаку его слуг. Вот потому отец и решил отправить нас подальше от дома, воспользовавшись его замешательством.

Несмотря на волнение отца, путешествие проходило спокойно. Когда стало темнеть, мы остановились в трактире. Измученные и уставшие, с трудом смогли впихнуть в себя ужин. Глаза слипались сами по себе, мы едва не уснули за столом. Спасть пришлось всем в одной комнате на жёстких матрасах набитых соломой. Кроме того, было ужасно холодно и мы цокая зубами, кутались в ветхие одеяла. Проснувшись рано утром позавтракали непонятной кашей, которая по цвету и консистенции напоминала жидкую грязь. На вкус она была ни чуть не лучше чернозёма. С трудом впихнув в себя эту гадость, снова отправились в путь.

В этот раз отец волновался меньше. С каждым километром мы отдалялись от замка тёмного мага, отчего всем становилось легче и спокойней на душе. Но это лишь немного скрасило ужасную поездку, так как нас невыносимо трясло на ужасной дороге и кидало из стороны в сторону. Болтаясь внутри кареты, мы то и дело бились о твёрдые стенки, набивая себе синяки и шишки. Потерев ушибленный в очередной раз лоб, уже просто мечтала поскорее оказаться в монастыре. Всё чаще и чаще раздавалась отборная ругань кучера, который подскочив на очередной яме, с трудом удерживался на козлах. Первое время отец ругался на него, но вскоре ему надоело и он, как и мы, не обращал на это внимания. Я искренне жалела мужчину, ведь мне самой хотелось красноречиво высказаться по поводу состояния дорог.

Настроение в карете ухудшалось с каждым часом. Нодди всё чаще хлюпала носом, с трудом сдерживаясь, чтобы не зареветь. Цепляясь за руку старшей сестры, она то и дело вытирала нос платком. Мы с Тассо ещё держались, непрерывно глядя в окно на надоевший пейзаж, который практически не менялся вот уже больше суток. Рассматривая на всю эту зелень, мысленно была дома на пастбище, рядом с Нильсом и дракончиками. Воспоминания о друге не давали мне сдаться, помогая сбежать от гадкой реальности.

В конце второго дня пути, когда мы уже изнемогали от усталости, вдали показался огромный древний монастырь. Я бы никогда не могла подумать, что обрадуюсь ему, увидев острые пики крыш и услыхав заунывный колокольный звон. Наступил вечер, монахинь и воспитанниц призывали к вечерней службе. Стараясь не думать, что мне вскоре предстоит носить унылое чёрное платье и во всём слушаться монахинь, мечтала скорее попасть внутрь. Каменные стены старого строения сулили нам тепло и горячий ужин.

Отец расцеловал нас на прощание и тут же отправился в обратный путь. Нас радушно встретила мать настоятельница и сразу повела в трапезную. Нам тут же налили горячего жирного супа, поев который, нам тут же захотелось спать. Увидев как мы с трудом справляемся с сонливостью, матушка улыбнулась и приказала двум воспитанницам провести нас в наши спальни. Шестнадцатилетнюю Тассо и на год младшую Нодди поселили в одной спальне, чему они были безумно рады. Мне же предстояло жить с младшими девочками, отдельно от них. Сестры нежно расцеловали меня и пожелав спокойной ночи, направились в свою спальню. Меня же отвели в другую.

Войдя в большую, довольно холодную спальню с голыми, каменными стенами, стала оглядываться. Это было помещение с высокими потолками, под сводами которого завывал ветер. Маленькие окна находились на самом верху, не давая возможности даже выглянуть на улицу. Вдоль обоих стен стояли по семь кроватей, возле каждой была тумбочка. У входа громоздились четыре платяных шкафа.

– Твоя кровать, – тихо сказала девочка казав на одну из коек и исчезла за дверь прежде, чем я успела её что-то спросить.

На кровати уже лежал мой чемодан, который я пыхтя стащила на пол. Сил разбирать вещи просто не было, хотелось спать. Плюхнувшись на тоненький, жёсткий матрас с тоской вспомнила свою мягкую перину. Но усталость дала о себе знать и я вскоре уснула.

Проснувшись утром от колокольного звона, первое время не могла ничего понять. Но вспомнив о вчерашнем приезде в монастырь, тут же вскочила и стала оглядываться. Мои соседки по комнате подскакивав с кроватей, быстро застилали свои постели. Решив последовать их примеру, стала делать тоже самое. Вскоре ко мне подошла девочка, которая вчера проводила меня в спальню и сунула нечто напоминающее серую тряпку.

Тем временем воспитанницы сменяли ночные рубашки на повседневные наряды. Наблюдая за ними, мне стало понятно, что серая тряпка – это форменное платье. С тоской понимая, что мне придётся ходить в этом унылом кошмаре пять лет, едва не взвыла. Натянув колючее одеяние и приведя волосы в порядок, направилась за девочками, которые вышли в коридор. К нам присоединились и старшие, среди которых были и Нодди и Тассо. Бросившись ко мне, они обняли меня и пожелали дорого утра. Обрадовавшись встречи, я расцеловала сестёр.

Мы двигались молчаливым потоком в неизвестном направлении. Как оказалось вскоре, мы шли в ванную. Войдя в большое помещение с рядами умывальников, стали умываться и чистить зубы. Завершив утренний ритуал чистоты, мы все вместе отправились на завтрак в трапезную. Сев на одну из широких лавок за старый дубовый стол, хотела схватить ложку и набросится на овсяную кашу. Но увидев, что все воспитанница сложили руки в молитве и устремили свои взоры на монахинь, тяжело вздохнула и сделала то же самое. Пока все молились, слушала заунывное завывание собственного желудка, который требовал еды. Пусть и такой скудной, но хоть какой-то. Когда прозвучало «аминь», я первой схватилась за ложку и отправив овсянку себе в рот, тут же скривилась. Каша была сварена на воде, без добавления жира и почти без соли. Несмотря на бедность нашей семьи, мы ели куда лучше. Глядя на своих сестёр, которые с уныло ковырялись в своих тарелках, с тоской осознавала, что мне придётся есть эту дрянь долгие годы. На этой совсем безрадостной ноте начались дни моего обучения.