Ирина Лазарева - Сокрытые в веках

Там высоко, в сияющей бездне, парили две птицы.

– Вы можете отправляться через три дня, – сказал Шейх.

Настал день отплытия. Путешественников снабдили провизией, одеждой, Рене подарили видеокамеру, и под конец Шейх сделал им поистине царский подарок: там, где они оставили свою лодку, теперь красовалась великолепная яхта. Она покачивалась на волнах прибоя, как нетерпеливая белая птица, готовая взмахнуть парусами-крыльями.

– А вот и подарок дедушке Итою, – сказала Метта, – и всей твоей семье, Доменг.

Итой не верил своему счастью. Он встал на колени перед судном, плакал и молился.

Метта и Шейх стояли неподалеку. Прощание их затягивалось, и Доменг подошел, решив поторопить девушку:

– Пошли, Метта. Пора, утро в разгаре.

Метта, глядя на Шейха и затягивая его в янтарную глубину своих глаз, произнесла извечные слова на родном языке:

– Тину наимме меттайя, – и речь ее прозвучала, как песня.

Доменг погрустнел и ушел на яхту.

– Что я еще могу сделать для тебя, Метта? – спросил Шейх.

– Все, что мне нужно от людей – это их добрые поступки. Поверь, я знаю как никто другой – Земля задыхается в тисках зла.

– Тут ты можешь быть спокойна, – твердо сказал Шейх, и лицо его зажглось, – мы уничтожаем зло всеми силами. Это наша жизнь, наше святое дело – бороться с врагом.

Метта отшатнулась так, как будто он ее ударил. Черты ее исказились страданием, взгляд был полон страха:

– Ты говоришь об убийствах! Значит, ты хочешь отплатить черной неблагодарностью за то, что я для тебя сделала!

Шейх растерялся:

– Прости, не знаю, чем мог тебя обидеть. Прошу, объясни, что вызвало твой гнев.

– Постарайся понять, – сказала она с горечью, – пока вы воюете и убиваете друг друга, Великая Мать сотрясается от боли. Даже если ты считаешь, что враги твои – зло, запомни – нельзя уничтожить зло посредством зла, а убийство – это всегда зло, как бы вы его не обставляли. Ты думаешь, что борешься со злом, а на самом деле оно становится сильнее во сто крат. Знай: зло можно обезвредить только добром.

В смятении смотрел Белый Шейх на эту странную девушку. Речи ее были смутны, и вся она оставалась для него загадкой. Одно он сознавал со всей ясностью – еще немного, и из его жизни уйдет что-то очень большое, важное и до конца не понятое; и уже много позже, обретя вновь, после стольких страданий, свою родину, в кругу семьи, в минуты радости, он становился вдруг молчалив и недвижим: он видел далекий остров, белую яхту, уплывающую в невозвратность, уносящую так и неразгаданную тайну, и это видение каждый раз заставляло больно сжиматься его сердце.

Когда Метта поднялась на судно, Доменг, решивший страдать втихомолку, все-таки не выдержал:

– Я знаю, что ты ему сказала. Только вряд ли он понял.

– Ты прав, – печально ответила Метта, – он ничего не понял.

В глазах ее плескалась грусть – повисла, задрожала на ресницах слеза дракона и, сверкнув, как драгоценный камень, упала в море.

Яхта с надписью «Метта» на борту, взяв курс на Борнео, летела по лазоревым водам, среди пенных вершин и веселых дельфинов. Невольное пристанище ее экипажа, маленький зеленый остров, неотвратимо отдалялся, и скоро одинокая фигура Шейха, застывшего на берегу в гордом раздумье, превратилась в крошечную светлую точку.

Метта смотрела на перстень с рубином, подаренный ей Шейхом перед самым отъездом.

– Никогда не снимай его. Я буду счастливее, зная, что ты носишь его в память обо мне, – сказал он, надевая ей кольцо на палец.

Ах, Шейх, – недосягаемый мираж в пустыне, серебряный звон уходящего вдаль каравана, белая дымка, тающая в знойных песках, над барханами.

Повеселевший Доменг стоял у штурвала. Дул попутный бриз. Яхта неслась с надутыми парусами, взлетая на гребень волны и плавно опускаясь. Метта хваталась за петли канатов и зависала над водой, пугая Рене. Когда яхта врезалась носом в волну, девушку обдавало фонтаном бирюзовых брызг; ее волосы развивались по ветру, как многоцветный флаг.

Для всех стало неожиданностью, что дедушка Итой, видимо, ощутив в себе новое призвание, на сей раз не претендовал на управление судном. Заделавшись корабельным коком, он колдовал в камбузе, откуда тянуло вкусными запахами. Ургонд, как всегда, путался у него под ногами, удостоившись чести снимать пробы с приготовленных блюд. В конце концов Метта, опасаясь, как бы беспокойный малыш чем-нибудь не ошпарился, унесла его на палубу, оставив старика без помощника. Время от времени Итой бегал на корму проверить, все ли в порядке с его лодкой, которая плыла сзади на буксире.

К вечеру над ними нависли гористые берега Борнео. Проплыв еще немного вдоль южного побережья, они увидели огни Сандакана. Здесь, в порту, они провели ночь, а наутро пересели на лодку дедушки Итоя. Рене, знакомый с запутанной системой рек и речушек Борнео, сетью пронизывающих весь остров, посоветовал оставить яхту в порту, а самим продолжить путешествие на лодке. Речными путями им предстояло проникнуть в самую глубь острова, так что нечего было и думать плыть на яхте по мелководью. Рене нанял местного жителя-малайца присматривать за их белой красавицей, но Итой все равно страшно беспокоился и надоедал сторожу бесчисленными наставлениями до тех пор, пока груженная пассажирами и провизией лодка не отчалила от пристани.

Вскоре они вошли в широкое устье реки к востоку от Сандакана, и поплыли вверх против течения, все время сверяясь по карте и отмечая на ней свой маршрут, – Рене опасался заблудиться на обратном пути. Ранее, в порту, они освободились от ненужного теперь паруса, зато обзавелись еще одним мотором и запасом горючего.

Так началось их путешествие по реке. Населенные пункты острова давно остались позади, дождевые леса по берегам сменились непроходимыми джунглями, а лодка, оглашая дикие берега деловитым урчанием, упрямо пробиралась к самому сердцу таинственного и сумрачного Борнео. Время от времени они делали короткие остановки и снова пускались в путь.

После полудня стало невыносимо жарко. Болотистая почва вдоль реки дышала испарениями, воздух был душным и вязким. Неожиданно из джунглей, прямо рядом с ними, понеслись громкие протяжные крики. Путники невольно вздрогнули, а Рене оживился и вытащил видеокамеру.

– Это обезьяна-носач, – пояснил он, – очень редкая, водится только на Борнео. Мне крупно повезет, если я смогу ее заснять.

Он вглядывался в заросли, держа камеру наготове. И действительно, на толстой, нависающей над водой ветке появился крупный самец с висячим, похожим на большой огурец носом, и снова издал характерный крик. Рене снимал его, радуясь своей удаче. Доменг заглушил мотор, сам с интересом разглядывая лесного жителя.