Дана Жанэ - Ужасная любовь

Борис. Кстати. Я начал читать твою пьесу. «Зимний призрак».

Лика. О, боже. Что ж ты сразу не сказал? Сколько ты уже прочитал? Боже, я так волнуюсь.

Борис. Где-то половину.

Лика. Боже.

Борис. Не пугайся. Ты так пугаешься.

Лика. Я волнуюсь, что ты скажешь.

Борис. Это очень хорошо.

Лика. Да?

Борис. Это на редкость хорошо.

Лика. Правда?

Борис. Ты пишешь лучше, чем мои студенты, когда у меня были студенты. И это были люди, которые учились писать пьесы годами, а ты вот так села и написала такой сильный материал.

Лика. Я прочла миллион пьес за эти два месяца. Полмиллиона из них — твои.

Борис. Кое-что там еще сырое, конечно.

Лика. Конечно. Это же первый драфт.

Борис. Мне нравится, как ты держишь напряжение. Когда у тебя Сандра и этот парень оказываются вместе, в одной комнате… Сразу начинаешь понимать, — что это будет непредсказуемо, это будет опасно, и это причинит вред, — кому-то из них, возможно обоим. Это самое интересно, самое крутое и важное, что можно встретить в пьесе. Потому что — хорошая пьеса, это когда чувствуешь что — то, что сейчас происходит в комнате, с этими людьми — самое важное, что случалось с ними, в их жизни. Понимаешь? Иначе, зачем они остаются здесь, в комнате, друг с другом? И зачем зритель на это смотрит? Понимаешь?

Лика. Я понимаю. Да.

Борис. А вот сцены с допросом, — когда ты вводишь в действие следователя… И устраиваешь весь этот процедурал… Это — нет.

Лика. Нет?

Борис. Это не театр. Это — телевидение. Это сериалы… Кино. Понимаешь? Не за этим человека идет в театр.

Лика. А зачем человек идет в театр?

Борис. Большинство, разумеется, идет туда за приятным, и комфортным — типа, культурным отдыхом, но мне до такого зрителя дела нет. Я на того зрителя плевал. Я думаю о моем зрителе, который, как и я — идет в театр за тем, что вот — здесь и сейчас, прямо перед ним, — что-то реальное начнет происходить с этими людьми в комнате. На самом деле происходить. Сейчас, в режиме реального времени. Пойми. Зритель в зале и актеры на сцене — они ведь дышат одним воздухом. Они проживают эти минуты вместе. Это в кино ты берешь отснятый материал — и вертишь его, крутишь туда-сюда, так и эдак, — реплику отсюда, реакцию оттуда, вот этот кадр с этим местами поменять, вот сверху фильтров пять штук наложить… Одни трюки. Это обман. Кино — это трюкачество. Это иллюзия. Раньше я этого не знал, а когда свой фильм снимал и потом в монтаже сидел — я просто офигевал. Это было откровение. Сплошной эффект Кулешова. А в театре, — вот он актер, перед тобой; вот он влюбляется у тебя на глазах, вот он принимает неверное решение, совершает неисправимую ошибку. На твоих глазах. Вот он корежит другого человека, ломает его, убивает; сам умирает… В твоем присутствии… И ты можешь протянуть к нему руку. Ты хочешь протянуть к нему руку. Иногда ты буквально можешь это сделать — так близко он от тебя находится. И ты хочешь остановить его, или утешить, или спасти, или, наоборот, ударить … Но ты не можешь. То есть — ты можешь, но ты и не можешь. Четвертая невидимая стена! Понимаешь? Прикосновение и одновременно не прикосновение.

Лика. Как это?

Борис. Это из Сэлинджера. Он так описывает любовь.

Лика. В смысле?

Борис. «Любовь — это прикосновение и в то же время это не прикосновение».

Лика. Что это значит?

Борис. То же, что и четвертая стена в театре.

Лика. Я не понимаю. Почему любовь — это прикосновение и не прикосновение?

Борис. Это как — ты протягиваешь руку, чтобы дотронуться до другого… но останавливаешь себя на полпути.

Лика. Почему останавливаешь?

Борис. Потому что это страшно. И слишком прекрасно. Ты думаешь, если дотронешься, что-то разрушится, испортится или исчезнет навсегда… Да что я тебе объясняю? Взять твою героиню. Сандру из «Зимнего призрака». Она у тебя в постоянном внутреннем конфликте. И это отлично. Она хочет этого парня. Хочет быть с ним, любит его. Но бежит от него. От его любви. Как от какой-то заразы. К незнакомым мужикам. Чтобы отдать им себя, отдать задаром свое тело, которое им даже не нужно. В то время, как этот парень — он у тебя, вроде как, аутист?

Лика. Вроде того.

Борис. В то время как он буквально сходит с ума от своей любви к ней. Готов на все ради нее. Даже на преступление. Даже на убийство.

Лика. Или как в твоей пьесе. «В бледных розах». Когда все, что ему надо сделать — это прийти в спальню Марии, а он все копается в своей земле с червями.

Борис. Вот видишь. Ты все понимаешь. Так, мне пора уходить…

Лика. Помнишь, как мы ходили на «Чайку». Как там между сценами — гасили свет, и зал секунды на три-четыре погружался в полную темноту. И каждый раз я прижималась щекой к твоему плечу, или ты клал свою руку мне на шею. В эти секунды, когда было темно, как в раю. Вокруг были люди, море людей, но в этой темноте мы были одни. Это был лучший вечер.

Борис. Да… Я тогда слишком много выпил. Макар, кстати, сказал мне потом, что было видно, как мы это делали. Так что, полностью темно там не было. Увы. И все это было крайне неразумно и опасно.

Лика. Ты больше не хочешь расставаться с Ниной?

Борис. Вопрос не в моих желаниях, а в том, что это очень сложно сделать. У нас с ней уже давно все общее — квартира, собака, вся наша жизнь в этом городе… И я понятия не имею, как это делить. Как мы, допустим, будем делить нашу собаку? Или нашу кровать?

Лика. О. Вашу кровать. На которой вы почти никогда не делаете это? Сожгите ее! Устройте охренительно яркий костер посреди спальни! Станцуйте вокруг огня танец освобождения от ваших мучительных отношений! Как тебе такая идея? Дарю!

Борис. Ого. Вот, значит, как ты можешь?

Лика. Что? Я все меньше похожа на Кристину?

Лика (читает). «Неутомимый провокатор, снискавший славу самого брутального и маскулинного из современных театральных деятелей, сделавший имя на безжалостных пьесах, с трудно выносимыми сценами секса и насилия, представил зрителям свою новую работу — спектакль „Бледные розы на темном фоне“, в основу которого легла первая пьеса автора. Но не стоит очаровываться романтическим названием. Скандальный режиссер остается верен себе. Его новый спектакль представляет собой парад гротеска и экстремальных проявлений человеческого поведения, и я вновь вынужден повторится и сказать, что зрелище это — не для слабых желудков».