Теннесси Уильямс - Предупреждение малым кораблям [другой перевод]

Монк. Док же еще по телефону говорит.

Леона. «Сувенир» — музыка тихая. (Снова звучит скрипка.)

Док (возвращаясь к своему столу) . Роды принимать еду. Надо виски глотнуть.

Леона (подходит к Биллу) . Можно и так: прийти в этот мир и покинуть его, так и не поняв, что такое по-настоящему чувствовать, переживать, не сохранить в памяти ни одного прекрасного мгновения. А у меня они были: как вспомнишь личико и скрипку моего братика…

Билл. Ты же сама мне говорила, что он был педиком.

Леона. Я же по секрету тебе сказала, зачем же при всех-то об этом, да еще так грубо. У моего братика в тринадцать лет злокачественную анемию обнаружили. Любому дураку понятно, что это за болезнь и как она протекает, при такой слабости какие могут быть женщины, а любовь, как и музыка, просто переполняла его душу. Вот эта самая музыка. Я-то сама по профессии косметичка и сколько работала, ни у кого такого личика не встречала — даже близко не было. Волосы у него были русые-русые, а в глазах небеса отражались, а на скрипке он играл так, будто отдавался ей, как женщине. Сейчас разревусь! Уже реву! Прямо не волосы, а ангельский ореол, отражающий божественный свет. У всех глаза были мокрые, как у меня сейчас, когда он играл, даже священник покашливал через каждое слово. «Ангелы света» мелодия называлась, которую он на той Пасхе играл. Точно помню… (Напевает эту мелодию.) Есть переживания, принижающие людей, а есть, да-да, есть возвышающие, они делают их лучше. Так вот, у Хейли был дар пробуждать в душах все доброе и прекрасное. А потом он стал слабеть — слабеть и худеть, и в одно из воскресений ему стало плохо прямо на хорах. С этого дня он начал просто таять на глазах. Анемия — злокачественная анемия… Надо взять себя в руки, не раскисать!.. Были в моей жизни прекрасные мгновения, до конца дней своих буду о них вспоминать, и это замечательно… (Вайлет тихонько всхлипывает.) А когда начинали обходить церковь с блюдом для пожертвований, он уже стоял на хорах и играл, и свет через витражи падал прямо на его ангельское личико. Да-да. (С упоением.) Скрипка пела, и прихожане, даже прихожане-скупердяи, бумажные деньги в блюдо бросали. И еще вот что: перед каждой службой я ему шампунем волосы промывала, они такими шелковистыми становились, ну такими шелковистыми, в жизни таких ни у кого не видела, а ведь я косметичкой сколько лет проработала.

Вайлет (всхлипывая) . У меня тоже анемия!

Леона. Да как ты смеешь, как у тебя только язык поворачивается сравнивать себя с моим братиком. Он был слишком прекрасен и потому обречен. А то бы мы с ним в трейлере жили. Я бы приобщила его к тайнам своего ремесла, научила дарить людям чувство домашнего уюта… То есть… я хочу сказать… (Какое-то мгновение чувствует себя смущенной. Нетвердой походкой направляется к стулу у стойки и опрокидывает его.) Вернее, научила бы работать с наложением рук. Приходят к нам люди озабоченные, с унылым видом, а он накладывает им на голову руки, и в душах рождается радость, хоть на один-единственный вечер, хотя бы на час. Мы бы свой салон открыли, а может, даже два, а мне бы не пришлось растрачивать на тебя… (Направляется к Биллу.) …свою душевную энергию. Я бы тебя знать не знала, не пришлось бы мне терпеть тебя из жалости, нет уж. Н-е-е-ет! (Подходит к Биллу, широко расставив руки, опирается о стол — прямо ему в лицо.) Мы с братиком, да его скрипочка — вот и все, что мне для счастья нужно, до гробовой доски хватило бы! И запомни это раз и навсегда, Билл, если тебе память совсем не отшибло. Счастье нужно всем! Хоть малая его крупица! И на всю жизнь! Спасать надо душу от пестроты!

Билл. От какой такой пестроты, толстуха?

Леона. Ну, пустоты!.. Нужно хоть немного счастья, без него мы просто живые трупы. Стоит женщине с тупицей связаться, как она сама тупеть начинает. Как я, например…

Билл (прерывает ее) . Тебе бы с педиком жить…

Леона. НЕ СМЕЙ ГОВОРИТЬ ТАК! НЕ СМЕЙ! (Хватает стул и замахивается им. Вайлет пронзительно кричит. Леона швыряет стул на пол.) Тварь, стула на тебя жалко!

Неожиданно Леона разражается хохотом, который настолько не вяжется с охватившей ее яростью, что кажется каким-то сверхъестественным. Кое-кто из присутствующих невольно заражается ее хохотом. Хохот прерывается так же неожиданно, как и начинается. Воцаряется абсолютная тишина, доносится только шум океана.

Вайлет. Стив, дорогой, угостишь меня сосисками с перчиком и луком, а? Или большим-большим гамбургером?

Стив. Ну вот, гамбургер ей подавай, да еще и большой-большой, ничего себе. Лишь бы клянчить.

Вайлет. Это ужасно несправедливо. (Всхлипывает.)

Стив. Прекрати реветь!

Вайлет. У меня все боли-и-ит!

Леона. Болит у нее все, ну надо же, а ведь ни одного синяка не видно. Да еще сосиски ей подавай в лучшем виде. Тут по телеку сообщили, что саннадзор в сосисках местных обнаружил крысиный помет. (Расхаживает по бару.) Вот бы такими ее угостить.

Док (поднимаясь) . Ладно, я пошел. В Треже-Айленде младенец вот-вот на свет появится.

Леона. Уж не на моей ли стоянке? Там, где я свой трейлер ставлю?

Билл. Не-е-е, какой там ребенок, свидание у него там. Поэтому и глотнул пару раз бренди.

Док (поворачиваясь, со стаканом в руке) . Рождение и смерть — неподходящий предмет для шуток. Это ведь таинства, ниспосланные свыше, да-да, хотя в наше время оба они сводятся к отработанной процедуре, лишающей эти таинства величия. Что такое роды? Резиновые перчатки, кипяченая вода, щипцы, хирургические ножницы. А смерть?.. Прерывистый шум установки по искусственному дыханию, шприц для подкожного впрыскивания — игла вонзается в тело, и в глазах умирающего застывает ужас — трубки на руках и в почках, засунутая в прямую кишку гигроскопическая вата, чтоб кишки не вываливались наружу, и вот… существование прекращается.

Бар погружается в полумрак, освещена только фигура Дока.

…Сопутствующие таинству предметы… умаляют его величие… И все-таки это святые таинства… жизнь и смерть. Смысл их темен, как лицо чернокожего, да-да, именно так — лицо негра. Я всегда представлял себе Господа чернокожим, с абсолютно черным лицом и пребывающего в кромешной тьме, подобно негру-шахтеру в лишенной света угольной шахте; он навечно отдален от толпы так называемых верующих, лишенных почтительности притворщиков… хоть они и ходят в церковь: поют там; стоя на коленях, молятся; слушают, рассевшись, зануду-священника… Монк, я тебе не оставлял свою?..