Теннесси Уильямс - Стеклянный зверинец

Том (мягко) . Я знаю, мама.

Аманда. А ты… когда я вижу, что идешь по его стопам… Поздно приходишь… ведь ты же пил в тот вечер, помнишь, когда… был в таком ужасном состоянии? Лаура говорит, что ты уходишь по вечерам, потому что тебе тошно дома. Это правда, Том?

Том. Дело не в этом. Ты говоришь, у тебя тяжело на душе. То же самое и со мной. Знаешь, как у меня тяжело на душе? Поэтому лучше щадить друг друга…

Аманда. Но почему тебе не сидится на месте, почему? Где ты бродишь по ночам?

Том. Я же говорил — в кино.

Аманда. Но почему так часто, Том?

Том. Я хожу в кино, потому что… потому что я люблю, когда что-нибудь случается. На работе у нас почти ничего не случается, нет никакой романтики. Вот и ходишь в кино.

Аманда. Но сколько же можно!

Том. Чем больше романтики, тем лучше.

Аманда растеряна и обижена. По мере того как разговор оборачивается знакомой пыткой, Том снова становится нетерпеливым и резким. А мать в свою очередь впадает в привычное воинственное настроение. На экране парусник под пиратским флагом.

Аманда. Молодые люди находят романтику в продвижении по службе.

Том. Значит, эти молодые люди не служат в магазине.

Аманда. На свете полным-полно молодых людей, которые служат в магазинах, или в конторах, или на предприятии.

Том. И все находят романтику в продвижении по службе?

Аманда. Да, находят… или обходятся без нее. Не каждый же помешан на романтике.

Том. Человек должен быть возлюбленным, охотником, воином. А в магазине — где уж им развернуться, этим инстинктам?

Аманда. Каким инстинктам? Выдумал тоже… Инстинкты — это что-то животное. Взрослому человеку, христианину — они ни к чему.

Том. А что же, по-твоему, нужно зрелому человеку и христианину?

Аманда. Что-нибудь возвышенное, всякие духовные интересы. Только животные потакают своим инстинктам! Полагаю, что у тебя более высокие цели, чем у них — обезьян или свиней!

Том. Боюсь, что нет.

Аманда. Не надо шутить такими вещами! Но не о том речь.

Том (вставая). Мама, у меня времени в обрез.

Аманда (взяв сына за плечи и усаживая на место). Погоди!

Том. Ты хочешь, чтобы мне записали опоздание?

Аманда. У тебя еще есть пять минут. Я хочу поговорить о Лауре.

Надпись на экране: «Подумать о будущем».

Том. О Лауре? Ну, я слушаю.

Аманда. Мы должны подумать о ее будущем. Она на два года старше тебя, а еще не начинала жить. Она ничего не предпринимает, просто плывет по течению — и все! Меня это ужасно настораживает.

Том. По-моему, она из тех, кого зовут комнатными созданиями.

Аманда. Я не знаю, что это значит. Если девушка сидит дома — это беда… Если только это не ее собственный дом с мужем под боком!

Том. Что-о?

Аманда. Мне всюду мерещатся огненные письмена. Это ужасно! Ты все больше и больше напоминаешь мне своего отца. Он тоже уходил из дому и пропадал бог знает где. А потом — «пока!» Все свалилось на меня одну… Кстати, тут я видела повестку из судоходной компании. Я знаю, о чем ты помышляешь, — не слепая. Ну что ж, поезжай. Поезжай! Но прежде кто-то должен занять твое место.

Том. Не понимаю тебя…

Аманда. Когда Лаура будет пристроена — замужем, свой дом, сама себе хозяйка, тогда — пожалуйста… в море — не в море… На все четыре стороны! Но до тех пор ты обязан заботиться о сестре. О себе не говорю: старая женщина — что со мной случится? Но Лаура молода, нуждается в поддержке. Я устроила ее в Торговый колледж — ничего не вышло. Она так напугалась, что ей сделалось дурно. Я отвела ее в «Юношескую лигу» при церкви. Снова ничего не вышло. Она там рта не раскрыла, с ней тоже никто не заговорил. Только и знает, что возится, как дурочка с этими стекляшками и крутит старинные пластинки. Разве это жизнь для молодой девушки?

Том. Ну, а я-то чем могу?..

Аманда. Да перестань ты только о себе! Только и слышишь — «я», «я»…

Том вскакивает с места, идет за пальто. Пальто у него мешковатое, некрасивое.

Надевает фуражку с наушниками.

А где кашне? Немедленно возьми свое шерстяное кашне!

Том в ярости выдергивает кашне из шкафчика и, обернув вокруг шеи, туго стягивает на концах.

Том, погоди! Я хотела еще попросить тебя…

Том. Я опаздываю…

Аманда (почти повиснув у него на руке и пересиля стыд). А там у вас в магазине — нет ли какого-нибудь приличного молодого человека?

Том. Нет!

Аманда. Ну как же так? Должны же быть…

Том. Мама. (Пытается высвободиться.)

Аманда. Ну хоть кого-нибудь… лишь бы не пил… И пригласи его к Лауре.

Том. Что-о?

Аманда. Пригласи к Лауре… Пусть встретятся, познакомятся!

Том (бьет ногой в дверь). Черт побери все это!

Аманда. Ну, сделай это, Том.

Том распахивает дверь.

(Умоляюще.) Хорошо?

Том спускается по ступенькам.

Хорошо, Том, дорогой?

Том (снизу). Ну, хорошо, хорошо!

Аманда неохотно закрывает дверь. На лице у нее озабоченность, слабая надежда.

На экране возникает глянцевая обложка иллюстрированного журнала.

Свет падает на Аманду — в руках у нее телефонная трубка.

Аманда. Элла Картрайт, это ты? Говорит Аманда Уингфилд. Как твое самочувствие? Как почки? (Пауза: счет до пяти.) Какой ужас! (Такая же пауза.) Ты просто великомученица, право же, великомученица! Послушай, я тут случайно открыла свою красную книжечку и увидела, что у тебя кончилась подписка на «Спутник». Ты ведь не захочешь пропустить совершенно великолепный роман, который они начинают со следующего номера, правда? Чей? Бесси Мэй Хоппер. Это ее первая вещь после «Медового месяца втроем». Какая захватывающая и немыслимая история, помнишь? Новая книга, говорят, еще лучше. Изящное светское общество, скачки на Лонг-Айленде…

Затемнение.

Надпись на экране: «Благая весть». Она постепенно гаснет, и и музыка стихает.

Ранние сумерки весенним вечером. Уингфилды только что отужинали. АМАНДА и ЛАУРА, обе в светлых платьях, убирают со стола в глубине затемненной сцены; их движения подчеркнуто ритмичны, словно исполняется какой-то танец или совершается некий ритуал, а сами они легки и безмолвны. ТОМ в белой рубашке, заправленной в брюки, поднимается из-за стола, идет к выходу.

Аманда (в тот момент, когда он проходит мимо нее). Сынок, сделай мне одолжение!