Мацей Войтышко - Булгаков

Эрдман. Преувеличение.

Берков. Мои слова. А он: «Нет, Паша, какое там преувеличение. Просто очередная попытка самоубийства, только на этот раз увенчавшаяся успехом».

Эрдман. Так и сказал?

Берков. Да. И умирает. Но старается дописать странный роман. И как раз в нем выступает Воланд.

Эрдман. И вам показалось, что я — это Воланд?

Берков. Нет… да. Начитался о волшебнике, которому известно будущее, он разгадывает человеческие судьбы, чревовещательствует, способен исчезать. Вот и вы так — то появлялись передо мной, то исчезали. Появлялись и исчезали.

Эрдман. Мне знаком этот роман.

Берков. Знаком? Значит, я зря пытался делать выписки.

Эрдман. Покажите.

Берков показывает листки.

(Читает) . Рукописи не горят… он не заслужил света, он заслужил покой… Трусость — самый тяжкий порок. Пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат.

Берков. «Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви?»

Эрдман. Послушайте-ка, товарищ… как ваша фамилия?

Берков. Берков. Павел Петрович Берков.

Эрдман. Послушайте, товарищ Берков. Отнеситесь к моим словам как дружескому совету от человека, которого вы не знаете и никогда не должны узнавать.

Берков. Слушаюсь.

Эрдман. Не надо раздувать историю из этого романа. Сейчас не его время. Роман прочитан и поскольку он не завершен, то никому и не интересен. Поняли?

Берков. Да.

Эрдман. Это всего лишь набор фрагментов. Некие видения больного человека. К чему морочить этим голову товарищу Шиварову или даже товарищу Берии? Пусть лучше спокойно слушают Рахманинова. А роман пусть ожидает своего часа.

Берков. Слушаюсь.

Эрдман. Я вас не выгоняю, но у меня еще очень много работы.

Берков. Благодарю сердечно за совет, товарищ. Мне и самому так же казалось.

Эрдман протягивает ему руку, Берков почтительно ее пожимает.

Эрдман. А разговора нашего вообще не было.

Берков. Разумеется.

Эрдман. И я не существую. Я тот, кто не получил работу в здешнем ансамбле песни и пляски.

Берков. Так точно, но… эти пластинки… то есть… я должен их передать как можно скорей. Моя жена, Наталия Беркова, совершила глупость. Ужасную глупость. Она подружилась с иностранцем. А тот был — кажется — шпионом. Он уехал, а Наташа получила пять лет. Сейчас она где-то в районе Воркуты. Как говорят, поет в тамошнем театре. Без права переписки. А товарищ Шиваров сказал, что если я достану пластинки, у него будет повод переговорить с товарищем Берией о ее деле. Для меня сейчас главное — время.

Эрдман. Комната шестьдесят шесть.

Берков. Спасибо.

Возвращается от двери.

Я очень прошу простить мне мою смелость, но вы, товарищ, не могли бы тоже шепнуть пару слов товарищу Берии? Сами понимаете — артистка, легкомысленное существо, женщина, певица. И вдруг — пять лет. Нескладно как-то.

Эрдман. Да-да, понятно. Артистка есть артистка. А жена есть жена.

Берков. Вот именно, товарищ. Как вы прекрасно это выразили.

Эрдман. Боюсь, вы сильно переоценили мои возможности. Прошу извинить.

Эрдман выходит. Берков пытается заглянуть в бумаги, оставленные на столе. В боковых дверях появляется Шиваров.

Шиваров. Эх. Паша! Влезаешь как в хлев! Разве нельзя было снизу позвонить? Спросить?

Берков. Я звонил.

Шиваров. Да уж ладно. Принес пластинки?

Берков. Так точно.

Шиваров (заметив отсутствие Эрдмана) . А где?..

Берков. Кто?

Шиваров. Никто. Хороший ты мужик. Давай пластинки.

Берков. С запиской?

Шиваров. Нет необходимости. Ты мне симпатичен. Не хочу зря тебя мучить. Вот, читай.

Подает ему документ.

Берков. Что это?

Берков читает.

Шиваров. Копия. Даю тебе, чтобы знал, как я тебя ценю и уважаю. Это внутренний документ. Специально для тебя у начальника лагеря Барабанова выпросил.

Берков. Спасибо.

Шиваров. Сердечный приступ может везде случиться. В Москве так же, как на Магадане.

Берков. Но ведь она была в Воркуте.

Шиваров. Перевели ее.

Берков. А куда девался дьявол?

Шиваров. Ты что несешь? Эй!

Бьет его по лицу.

Берков. Он только что был здесь. Обещал помочь.

Шиваров. Берков! Ты себя нормально чувствуешь? Может, воды дать.

Берков. Нет, спасибо. Все в порядке.

Берков садится. Входит Правдин.

Правдин. Пришел барон Штейгер.

Шиваров. Пусть подождет!

Берков. Товарищ следователь! Я не до конца уверен, но мне кажется, что минуту назад я открыл принцип вечного движения.

Затемнение.

Ночь за кулисами МХАТа. Декорации поставлены так, как их устанавливают в боковых карманах сцены, то есть в соответствии с логикой их транспортировки на сцену. Входит Аннушка с ведром, приманивает кошек: «кис, кис, кис», раскладывает по углам остатки еды. Когда входит Ермолай, она переворачивает ведро и садится на него.

Аннушка. Никак на него, дьявола, не угодишь, никак не угодишь!

Входит Ермолай.

Ну откуда было мне знать, Ермолай Онуфриевич, что я вам понадоблюсь после спектакля!

Ермолай (убирает все с буфета) . Да ладно уж, ладно!

Аннушка. Они этими венками весь буфет как хлев испоганили, и не только буфет.

Ермолай. Я тороплюсь!

Аннушка. В нашем театре — не успеешь оглянуться, снова похороны. А каждые похороны — это лишняя уборка.

Ермолай. Чего болтать без толку? Время идет. А мне еще к врачу. Ключи!

Аннушка. А сегодня я не очень-то и знаю, кого хоронили. Булгаков. Был что ли у нас такой?

Ермолай. Был, был.

Аннушка. Завтра приберусь с самого утра. Грязи нанесли.

Ермолай. Ключи!

Аннушка. Через всю эту суету оставила на столе. Кис, кис.

Аннушка уходит. Ермолай остается один. Нетерпеливо поглядывает на часы. Подходит к нише в декорации и отскакивает.

Ермолай. Как ты меня напугал!

Берков. Я тут ожидаю кое-кого!

Ермолай. Давно тебя не видел.

Берков. Я болел. А ты? Неприятности с печенью?

Ермолай. Иногда.

Берков. Наверняка так оно и есть, Ермолай. Наверняка. Куда тебе столько денег? Как ты можешь жить такой жалкой жизнью?

Ермолай. А тебе-то что? В попы подался?

Берков. Извини. Ты был на похоронах?