Миеко Оучи - Голубой cвет

Лени. Древняя Греция. Руины. Статуи. Остатки когда-то великого и мощного общества. Сквозь туман на фоне разрушенных каменных зданий на меня смотрят глаза без зрачков. Они то выплывают из тумана, то исчезают в туманном полусвете. Статуи начинают медленно двигаться. Молчащие. Обнаженные. Загадочные. Как во сне. Они начинают дышать и оживают. И вот в этом дыхании возникает искра. Крошечное пламя. Я несу факел из бедного дома через горы, по улицам, по берегу моря, через город Дельфы, по его улицам, мимо людей и, наконец, на сам Олимпийский стадион. Берлин. Стреляет стартовый пистолет, и все начинается. Фюрер приветствует мир. Англия. Индия. Япония. Испания. Канада. Американцы. Маршируя, входят немецкие атлеты. Хайль, Гитлер!

Французы. Они не салютуют. Зато Италия! Хайль, Гитлер!

Зрителей сотни тысяч, мое сердце бьется, как сумасшедшее. Я ныряю вместе с крошечной Марджори Гестринг в сверкающий сапфировый бассейн. Я бросаю диск с вместе мощным Шродером. Я замираю рядом с благородным Джессом Оувенсом, когда он поднимает глаза и смотрит на беговую дорожку в последний раз, готовясь пробежать дистанцию свой жизни.

Бах! Я бросаюсь вниз вместе с прыгунами в воду. Там, над водой и в воде я соединяю вместе их медленный полет вниз, с вышки, и взрывное вхождение в зеркальную поверхность воды. Мои слезы смешиваются с водой и слезами плачущих спортсменов. Радость. Отчаяние.

А когда начинает садиться солнце, мир снова меняется. В прохладном синем свете ночи, под мощным светом прожекторов, красивые тела атлетов становятся все более абстрактными. Зрители тоже притихли, боясь нарушить торжественную тишину сокровенных ритуалов.

Церемония закрытия.

Стадион в тишине ожидания начала церемонии. Один за другим в небе загораются мощные лампы белого света, освещающие Стадион по периметру, как руки, тянущиеся к Богу. Олимпийский огонь уменьшается и, наконец, гаснет. И когда я стою там со всеми и смотрю на небо, на это священное действие, которое я помогла создать, я начинаю понимать, что мне говорил Блоха много лет тому назад.

И я наслаждаюсь этими ускользающими моментами исключительной красоты.

Она ощущает чье-то присутствие. Поднимает голову. Это Хайнц. Он накрывает коробку крышкой. Что-то меняется.

Мы снова в монтажной. 1936 год.

Лени. Хайнц? Что ты здесь делаешь?

Хайнц. Меня здесь нет. Это мое письмо.

Он вылавливает его из кучи почты на подносе.

Ты чуть было его не прозевала. Давай я прочитаю его тебе…

Хайнц вскрывает конверт и передает письмо Лени.

Она разглядывает письмо.

Лени. Но, Хайнц мне надо…

Хайнц. Лени, я очень далеко и мне очень одиноко…Лучше послушай.

Лени. Ну, давай, читай.

Она читает письмо вместе с Ханцом. Он возит ее по Фису на офисном стуле с колесиками.

Хайнц. Дорогая моя сестра. Я всегда начинаю свои письма так нежно, не подумай, что…

Лени. Хайнц-

Хайнц. - ну, ладно. Дорогая моя сестра, я ужасно по тебе скучаю. Рейн вовсе не такой, как я думал. Совсем не такой красивый и приятный, как описано в книгах. Я видел несколько замков, но все они разрушены или рассыпаются, как и весь мир вокруг. Я счастлив, что могу побыть в тишине. Я нарисовал тебе цветок на обороте этого письма. Я не знаю, что это за цветок…Но их здесь так много, во всех траншеях вдоль Рейна. Это тебе мой маленький подарок, Лени. Это ерунда, но я знаю, как ты любишь подарки. Но хватит об этом. Мама говорит, что ты теперь стала очень важной персоной, теперь у тебя друзья на самом верху. Не слушай, что говорят люди из зависти, моя большая сестричка. Они, наверное, сходят с ума, когда видят тебя рядом со всеми этими важными людьми, рядом с ним. Они сами хотели бы быть с ними знакомыми. Я рад, что у тебя такие друзья. Если начнется война, а я думаю, что она обязательно начнется, ты единственное, что есть у мамы и папы. Я знаю, что я мужчина и что я должен взять на себя заботу обо всех вас, но теперь весь мир перевернулся …

Лени. Хайнц…

Хайнц. …Я такое видел … никто не знает, что может теперь произойти.

Лени. Хайнц-

Хайнц. Мне просто нужно тебе это сказать. Вот такие дела.

Лени. Хайнц, что с тобой? Похоже, что ты боишься?

Он берет себя в руки и тихо отстраняется от нее.

Хайнц. Это все, что я написал. Пожалуй, я пойду. Я тобой горжусь, Лени. Auf Weidersehen. (Он собирается уходить) . Я чуть не забыл…Есть еще одно письмо. Наверное, оно промокло под дождем. Оно прилипло сзади к этому коричневому конверту. Я знаю тебя, оно затеряется в этой горе твоей почты.

Лени. Что это?

Хайнц. Я не знаю. Но по его виду — что-то очень важное

Он протягивает ей коричневый конверт и обнаруживает внутри маленький белый конверт .

Лени. От парижского кинофестиваля (Разрывает конверт и читает письмо) .

Хайнц. Ну, что?

Лени. Мой фильм…Я еду в Париж…

Он бросает конверт в воздух. Что-то меняется. Музыка. Хайнц подхватывает ее, они начинают танцевать. Оба отплясывают дикий танец с прыжками.

Сцена переходит в ночь церемонии вручения Золотой медали Гран При на Парижском кинофестивале 1937 года. Радостные и счастливые, они кружатся под музыку, которая замолкает на их последнем вращении. Она смеется. Геббельс наблюдает за ней. Она видит его. Он кланяется. Хайнц тоже видит его и уходит.

Геббельс. Где вы были? Я вас искал.

Лени оборачивается к Ханцу, но его уже нет.

Лени. А я просто… танцевала.

Геббельс. Вы такая красивая.

Лени. Спасибо.

Геббельс. И элегантная. Я привык видеть вас с карандашами в волосах и обрывками кинопленок на шее, я едва вас узнал.

Лени. Джозеф.

Лени подходит к нему. Она смотрит на зрителей, это те, кто глазеет на нее.

Выражение ее лица меняется. Она осознает, что люди ее разглядывают. Разглядывают их. Они тихо говорят между собой.

Геббельс. Эй. Почему вытянулось лицо, птичка? Вы же выиграли Гран При.

Лени. Я знаю.

Геббельс. Вы не рады?

Лени. Конечно, рада

Геббельс. Это была ваша мечта.

Лени. Я знаю.

Геббельс. И?

Пауза.

Лени. Зачем вы одели униформу?

Геббельс. Что?

Лени. Люди из-за этого нервничают.

Геббельс. Лени, мне все равно, что эти люди думают. И вы не должны об этом думать. Вы сделали невозможное. Вам удалось сделать фильм, от которого даже самые строгие наши критики в восторге.

Лени. Ну тогда, почему же они на нас так смотрят?