Laventadorn - Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)

— Вы приняли ответственное решение, мистер Люпин, от которого выиграли все, и в первую очередь вы сами. Но не стоит останавливаться на достигнутом.

Поэтому Ремус решил, что впредь будет поступать с Сириусом и Джеймсом по всей строгости, если они снова начнут шалить или проклинать кого-то смеха ради... но наказывать их не потребовалось — они и шутить-то на эту тему перестали. Как будто после того, что случилось за последние месяцы, жизнь заставила их всех резко повзрослеть.

Так что теперь Ремус гораздо спокойнее спал по ночам — и одновременно куда неуютнее чувствовал себя днем, наедине со своими мыслями. Забавная все же это штука — жизнь. Возможно, ему и правда стоит стать психиатром... в том, что касается людских ошибок, он и так уже крупный специалист. Неплохо было бы разобраться, как думают люди... вот только львиную долю времени они, похоже, не думают — вообще никак.

В сторону озера шли Шарлотта Марлоу и Джеймс — рассекали залитую светом траву. Шарлотта, как заметил Ремус, держала в руке свернутый трубочкой лиловый пергамент.

— Привет-привет! — просияла она, подойдя поближе к Ремусу и Питеру. — Правда, сегодня чудесный денек?

— Лунатик, Хвост — привет! Лунатик, у тебя завелся тайный поклонник, — добавил Джеймс, показывая на лиловый свиток, который Шарлотта как раз протягивала Ремусу.

Он забрал свое приглашение на еженедельную встречу, и она сказала:

— Это от профессора Дамблдора — он так мило попросил тебе его передать.

— Спасибо, — Ремус сунул жуткую книгу по анимагии под мышку и поднялся на ноги, жестом предложив свое место Шарлотте; Джеймс даже заулыбался от такой его подчеркнутой галантности. — Что ж, гильотина ждет — не смею больше задерживаться. Увидимся позже, ребята.

— Постарайся не потерять голову, — помахав ему на прощание, откликнулся Джеймс.

Анимагом директор не был, но Макгонагалл в тайну они не посвятили — это могло закончиться серьезными проблемами с законом и для нее, и для самих Мародеров. Дамблдор сказал, что его знакомые в отделе правопорядка, конечно, закрыли дело, но никто не в силах поручиться, что эта история не всплывет вновь. Так что, насколько Макгонагалл знала, Мародеры изучали анимагию впервые и с разрешения директора.

— Но это Снейп написал ту анонимку. Теперь, когда он... умер, вряд ли кто-то сможет предать это дело огласке, — возразил тогда Дамблдору Ремус. И услышал в ответ:

— Предусмотреть все не в человеческих силах, мистер Люпин. Но исходя из того немногого, что мне известно о мистере Снейпе, могу сказать, что ему это почти удалось.

Временами Ремус не верил, что Снейп действительно мертв. Обычно это случалось по ночам, когда он лежал в своей кровати, в багряной темноте за задернутым пологом, и считал овец — а мысли бесцельно блуждали, потому что теперь его больше не грызло каждодневное чувство вины. Именно тогда ему вспоминался Снейп — та внутренняя сила, которую он излучал, его сухой и ровный голос, и эта снисходительная сдержанность а-ля Макгонагалл, которая на самом деле таковой не была, — и легкость, с которой ему давалась темная магия... И тогда Ремус думал, что Снейп, конечно же, инсценировал их смерть — как свою, так и Лили, и уехал куда-нибудь подальше от Англии... в Мексику, или в Египет, или на Гавайские острова — туда, где люди, возможно, будут к нему добрее. Но днем, когда по окнам барабанил дождь, или коридоры заливали золотистые лучи солнца, все эти мысли начинали казаться лишь игрой сонного воображения, и правдой становилось то, что Снейп и Лили сбежали из Хогвартса, столкнулись в Эдинбурге с Пожирателями и погибли.

Самое странное, что теперь, как только речь заходила о Снейпе, Джеймс разом становился очень серьезным и говорил: "Я ошибался насчет него". Судя по всему, Снейпу нужно было всего-навсего умереть от рук Пожирателей, чтобы Джеймс начал считать его "в общем-то неплохим парнем" — потому что тот-де не ответил им "да", а предпочел сказать "нет" и погибнуть.

Ремусу от этого хотелось рвать на себе волосы. А карьера психиатра с каждой секундой начинала казаться все более привлекательной — да тут целое состояние сделаешь, с такими-то друзьями...

Не раз и не два он размышлял насчет той травли Снейпа — насколько ее на самом деле разжигал Сириус?.. Джеймс бы что угодно сделал, если бы думал, что старается ради Бродяги.

Впрочем, с тех пор утекло много воды. Чего уж теперь — все давно уже в прошлом.

В том лиловом свитке было написано, что Дамблдор назначил встречу в Выручай-комнате — там, где Ремус каждый месяц превращался в волка; если как следует пожелать, то это место могло стать каким угодно. Эту комнату первым открыл Питер — по правде говоря, еще несколько лет назад, но держал язык за зубами, пока его знания не пригодились. Как он потом объяснил Ремусу: "Было в ней что-то такое... словно об этом месте не стоит распространяться".

Ремус подчас не знал, что и думать о Питере.

Так что теперь раз в месяц он прохаживался перед пустой стеной и представлял себе лес, а потом заходил внутрь, и из каменной плоти замка вставали деревья, сотканные из дум и грез Ремуса и его тоски. Трава там всегда была послушной и мягкой, в воздухе пахло землей и хвоей, и весна никогда не кончалась, и распускались ночные цветы.

Такое не удавалось больше никому, даже Дамблдору, который всегда получал сад с ровными рядами яблонь. У Джеймса выходил луг — залитый солнцем, и заросший травой, и усыпанный полевыми цветами; Питер даже не пытался что-то вообразить, а Сириусу доставался только морской берег — унылая полоска земли, открытая всем ветрам. Ремус решил, что когда он просил комнату о лесе, то на самом деле представлял себе не место, а ощущение. Когда он несся с друзьями сквозь чащу, одиночество отступало... как странно: те ночи, из-за которых ему в детстве хотелось лечь и умереть, теперь придавали сил жить дальше — из-за того, что делали для него друзья.

Но так, как сейчас, было определенно лучше. Ему не следовало поддаваться искушению, подвергая при этом опасности других.

И как же точно выразился Дамблдор: приходилось повторять себе, что никогда не поздно исправить ошибку, потому что думать иначе было бы просто невыносимо... точно так же, как нельзя день за днем жить с людьми, не умея при этом прощать, смотреть вперед и отпускать свое прошлое, если в нем только горе и тьма.

Когда Ремус добрался до восьмого этажа, на месте голой стены уже успела появиться дверь из вишневого дерева, заплетенная резными виноградными лозами. Он потянул на себя ручку и вошел в тот яблоневый сад, который комната создавала для Дамблдора, где стоял такой же погожий денек, как и за стенами замка, и так же синело небо, светило солнце и пахло летом.