Laventadorn - Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)

Вот только заметить эту несомненность оказалось не так-то просто. Настоящая смерть не бросалась в глаза.

И все же в ней таилось начало чего-то нового. Да, Лили так много всего утратила, но каким-то чудом нашла Северуса, которого потеряла при жизни, и это дало ей сил, чтобы вынести все остальное. Позволило выдержать это перерождение... во что именно — она и сама еще не понимала, знала только, что, встретив Северуса, снова обрела надежду.

Он резко втянул в себя воздух — Лили щекой ощутила, как дрогнула его грудь, и это вывело ее из раздумий.

— Черный камешек?

— Ага, — она наконец-то открыла глаза и склонила голову набок, заглядывая ему в лицо. — Тебе это о чем-то говорит?

— Да так, вспомнилось кое-что, связанное с Дамблдором, — он чуть-чуть повернулся, встречаясь с ней взглядом; его волосы защекотали ей щеку и нос, и Лили наверняка бы улыбнулась, если б не скребущие на душе кошки.

— Ну и как? — его голос звучал низко и грубовато. — Ты в итоге что-нибудь решила?

Она помедлила — всматривалась в его глаза, черные и глубокие, как колодцы, и гадала, улавливает ли он сейчас ее мысли.

— Хотелось бы мне, чтобы ты мог почувствовать то же, что и я, — сказала она. — Может, тогда мне удалось бы до тебя донести, что мне ужасно жаль и что я...

— Как, ты опять за свое?.. — сухо и устало спросил он — как если бы собирался возвести глаза к небу. Лили чуть не засмеялась.

— Но я...

— Да похер.

— Но...

— В гробу я видал эту работу над ошибками, — сказал Северус. — И не намерен превращать в нее свою жизнь, чтобы все прошлые раны и обиды без конца маячили перед глазами и ели меня поедом. Вся эта хуета осталась в той жизни. Если ты идешь за мной только потому, что хочешь себя наказать, — он стиснул зубы, и лицо его вспыхнуло, — то тебе стоит встать и попытаться уйти.

Внутри что-то встрепенулось... такое легкое, радостное...

— "Попытаться"?.. Это что-то новенькое.

В темноте его глаза заблестели.

— Ну давай же. Попробуй.

Она молча помотала головой — всего один раз, из стороны в сторону. Крепче стиснула его руку, прижала ладонь к ладони. Он не отстранился, но пальцы его были как камень.

— Загляни в мои мысли, — сказала Лили. — Я этого хочу.

Он сидел, слегка склонив голову, и смотрел куда-то в пространство. И молчал.

— Тогда ты наконец поймешь, — добавила она, — что я чувствую. — Что у меня на душе. — И вообще все.

— Разве? — он все еще на нее не смотрел — отводил взгляд в сторону, будто чего-то опасался. — Мы и сами-то едва себя понимаем.

— Тебе это легилименция открыла?

— Я это открываю каждую минуту каждого распроклятого дня.

Лили улыбнулась.

А затем снова его поцеловала. Его губы оказались прохладными и шелушились — и, наверное, саднили сейчас от ее поцелуя. Волосы Северуса мягкими прядками щекотали ей лоб, задевали щеки, а когда он резко втянул в себя воздух, то словно вырвал дыхание у нее из груди...

А потом он сжал ее плечо, возвращая к реальности, мягко отстранил от себя и заглянул в лицо. Их взгляды встретились — Лили не отводила глаз, изо всех сил мечтая освоить искусство анти-легилименции и анти-окклюменции, чтобы передать Северусу то, что испытывала сама — свою искренность и доверие, то чувство, когда тянешься к своей половинке, потому что без нее не сможешь быть целым. Не исключено, что это даже было ей по силам — внутри как будто вскипал родник, бьющий из самого сердца, готовый вот-вот хлынуть через край и ждущий только Северуса...

Проносясь мимо, по асфальту шуршали машины, а с неба капал бесшумный дождь. Их дыхание — ее и Сева — было слышно в тишине. Он до сих пор от нее не отвернулся, и не казался больше холодным и бесстрастным.

— Я пытаюсь вдолбить в твою пустую голову, — чуть слышно произнес он, — что я тебя больше не отпущу.

Его хватка стала почти безжалостной, а на лице снова проступило то выражение, — будто у него нет кожи, одни оголенные нервы, — настолько болезненно-беззащитное, что от него оставался один шаг до жестокости.

— Даже если ты сама того захочешь, — закончил он резко.

Сердце встрепенулось в груди — но это было вовсе не удивление; она ощущала себя ребенком, который глядится в зеркало вечности, и видела на лице Северуса отражение тех же чувств, что испытывала сама, — безбрежных, как вселенная.

— Знаю, — прошептала она. — Я и хотела, чтобы не отпускал — но ты все не уговаривался и не уговаривался...

Его дыхание было хриплым и тяжелым, а взгляд настолько пронзительным, что, казалось, сдирал с нее кожу, обнажая самую душу. Она осознала, что дрожит. Северус словно излучал какую-то мощь, которая мурашками разбегалась по спине, заставляла вставать дыбом все волоски на теле; с ног до головы ее охватил лихорадочный трепет — впору было поверить, что это все Северус: его эмоции пробуждают твои, и ты уже собой не владеешь.

Неужели он всегда такой, когда не сдерживается?

Что ж, гриффиндорцы недаром слыли храбрецами.

Лили прикоснулась к его виску, пропустила прядки сквозь пальцы и провела по ним вниз, от виска до самых кончиков; он перехватил ее руку — и сильно, едва ли не до синяков сдавил запястье. Глаза он прикрыл; дышал все так же шумно и неровно — в то время как она, напротив, понемногу начала успокаиваться.

— Я же тебе говорил, — в его голосе опять прорезался грубоватый северный акцент, — я всегда знал, что у тебя есть недостатки.

— Их могло бы быть и поменьше, — дрожащим шепотом сказала она. И будет...

— Как и у нас у всех, — ответил он.

А затем открыл глаза — будто заглянул прямо в душу; отвел в сторону ее руку — ту, которая касалась его волос, — и дотронулся губами до ее ладони. Лили почувствовала на шее его пальцы — они скользнули вверх, зарылись в пряди на затылке, а потом он поцеловал ее, поцеловал впервые и по-настоящему.

9 июня 1977 года

Экзамены наконец-то закончились — вместе с затянувшимся на две недели дождем, и в Хогвартс внезапно и без предупреждения нагрянул летний зной. Ремус выбрался наружу, чтобы посидеть с книжкой и насладиться теплом и первым солнышком... да, ликантропия не давала ему замерзнуть, но было в солнечном свете что-то особенное, неизменно поднимающее настроение.

"Вот и еще один год прошел", — подумал Ремус.

Сверху нависала тень бука, растущего рядом с озером; он бросил взгляд на пологий травянистый склон холма, машинально замечая рассыпанные по нему группки студентов. Те, кто помладше, предпочитали компании своего пола: мальчики с мальчиками, девочки с девочками; но чем старше они становились, тем больше появлялось разнополых пар. Особенно хорошо это было заметно на старшекурсниках — сплошные влюбленные.

Он нашел глазами темную лохматую макушку Джеймса — тот как раз склонился над тем, что ему показывала Шарлотта Марлоу, пухленькая и миленькая блондинка ниже его на целую голову. Еще тогда, в середине февраля, Ремус предложил ей попросить у Джеймса помощи с домашним заданием по трансфигурации; Сириус поначалу был всеми руками "за", но потом ему все чаще и чаще стали попадаться эти воркующие голубки, и где-то через пару недель, когда сделалось невозможно и шагу ступить без того, чтобы на них не наткнуться, его энтузиазм окончательно угас, сменившись мрачностью и хандрой.